Текст: Алексей Киселев, Антон Хитров, Вита Хлопова
И последнее. На странице «Шекспировской компании» в фейсбуке проводился опрос: «Что такое театр — в одном слове». Вариантов ответа набралось больше больше ста, но с огромным отрывом и вровень лидировали два: «жизнь» и «эскапизм». То есть для большинства зрителей театр — это либо прикосновение к реальности, от которой в повседневной жизни мы прячемся за скорлупой социальных условностей, либо наоборот — бегство из реальности, экспресс-путешествие к лучший из миров.
Для государственных театров без щедрой спонсорской поддержки или дополнительных грантов, средний бюджет на постановку камерного спектакля (до 300 зрителей) — около одного миллиона рублей. Другое дело, что каждый отдельный показ спектакля тоже стоит театру денег — это гонорары приглашенным артистам (если таковые есть), закупка одноразового реквизита (если нужно), электроэнергия, работа персонала, монтировка, реклама и так далее. На эти расходы обычно идут кассовые сборы.
Второй фактор — уровень спроса. Чем выше спрос, тем больше стоимость: все желающие все равно не поместятся. Например, на московских гастролях «Гамлета» Льва Додина с Данилой Козловским в главной роли билеты стоили от пятнадцати тысяч, что, конечно, вызвало громкий скандал. Однако, зал был выкуплен полностью в первый день продаж.
Однако, чаще всего обнаженное тело на сцене — не провокация, а эстетическая единица, в которой постыдное уступает место возвышенному, как в «Медее. Материал» Анатолия Васильева или «Машине Мюллер» Кирилла Серебренникова.
Про ненормативную лексику: публично изъясняться матом в России с недавних пор запрещено законом. Запрет использовать неотъемлемую часть языка для драматурга — это серьезное ограничение. Это как если бы художникам запретили использовать, например, желтый цвет. А «оскорблением традиций» консервативные театралы обычно называют любое отклонение от советского стиля пятидесятых; так что если увидите, что кого-то обвинили в чем-то таком, бегите смотреть — почти наверняка это что-то хорошее.
Совсем другое дело — относительно свежие спектакли, на которые много лет подряд трудно достать билет. Самый очевидные пример — «Одна абсолютно счастливая деревня» в «Мастерской Петра Фоменко». И, конечно, бульварные комедии могут идти годами, как «№ 13D» в МХТ им. Чехова, время от времени сменяя только состав актеров.
На этой же сцене еще идет «Волшебная гора» Константина Богомолова, в которой 80% игрового времени артистка лежит на сцене и кашляет. И даже этот спектакль выглядит вполне традиционно, пока в режиссер Василий Березин играет спектакль для котов, а в «Театре.doc» исполняют «Молчание на заданную тему» Всеволода Лисовского, где в течение часа артист просто сидит на стуле и молчит. Кстати сказать, Лисовский побил рекорд Фабра, — его новый спектакль-экспедиция «Сквозь/ Скольжение по возможностям» длится сорок восемь часов.
Выйти, разумеется, можно всегда. Но если вы никуда не торопитесь, лучше все-таки дождаться поклонов или антракта (в конце концов за это время ваше отношение к спектаклю может радикально перемениться).
Что касается сна — это совершенно нормальная реакция организма на приглушенный свет и смену темпа. В сон начинает клонить чаще всего на пятнадцатой минуте спектакля, но буквально через десять гипнагогических минут вы очнетесь полным сил и любопытства к происходящему.
В свою очередь театр, отказываясь от сюжетности и литературности, стал активнее принимать на вооружение методы современного искусства. Так «перформанс» и «спектакль» стали синонимами. Разница только в том, что спектаклем действительно можно назвать любое публичное представление (хоть «Remote Moscow» Rimini Protokoll, хоть детское шоу в Театре кошек), а вот у перформанса есть ограничение. Пока что, к примеру, не принято называть перформансами консервативные постановки старых театров, это прозвучит смешно: «Перформанс для всей семьи — „Ревизор“ в Малом театре».
Сейчас полно талантливых и успешных режиссеров, которые продолжают рассказывать истории и делать ставку на актеров — например, Кристиан Люпа, Робер Лепаж или Константин Богомолов. Но они все равно работают в контексте постдраматического театра. То есть их приверженность актерам и сюжету — сознательное решение, а не выбор по умолчанию.
Концепцию постдраматического театра сформулировал в одноименной книжке немецкий театровед Ханс-Тис Леман. Книга вышла в 1999 году, пять лет назад ее перевели на русский язык.
Если во время интерактивного спектакля вам стало некомфортно, вы всегда можете выйти из игры — перед началом действия организаторы рассказывают, как это сделать (обычно надо просто поднять руку).
Популярность интерактивного театра связана, видимо, с появлением нового зрителя, который привык к интернету и видеоиграм и не хочет просто наблюдать. Если вам это интересно, сходите на любой спектакль независимого продюсера Федора Елютина.
Так что иммерсивные проекты бывают разные. Есть такой, где вы просто час заполняете анкеты. Как ни странно, он один из самых интересных. Называется «Questioning / Кто ты?».
Возможно, вы просто не смотрели хороших читок и «разговорных» спектаклей. Попробуйте послушать подкаст «Стереотеатр» от онлайн-радио «Глаголев FM» и фестиваля молодой драматургии «Любимовка» — по сути, те же читки пьес, только гораздо удобнее.
Только в порядке исключения время от времени появляются прямолинейные политические спектакли вроде «C(h)oeurs» Алена Плателя про волну мировых протестов или «Пятен леопарда» Татьяны Гордеевой и Екатерины Бондаренко про судебный произвол в России. В целом, обычно авангардисты современного танца создают обобщающие картины времени. В «Manger» Бориса Шармаца танцовщики до тошноты объедаются бумагой — это образ общества потребления. А в «Gala» Жерома Беля танцует толпа добровольцев с разными физическими возможностями и их отсутствием — про равноправие.
А насчет западных приемов — нет, мы не только адаптируем чужое, но и создаем свое: режиссеры Юрий Погребничко, Юрий Бутусов, Дмитрий Крымов, Константин Богомолов, московский театр кукол «Тень» или петербургский андеграундный театр «Тру» — все это явления, у которых нет аналогов в мировой практике.
Что касается собственно работы над постановками, к ней тоже стали привлекать новых специалистов: обычно речь идет о видеохудожниках, звукорежиссерах и операторах. Стоп, а операторы-то зачем? Это совершенно незаменимые люди, если вы хотите снимать спектакль в режиме реального времени — например, чтобы зритель на последнем ряду видел крупные планы актеров.
Есть даже постановки для одного человека: так называемые one-to-one performance, где один актер общается с одним зрителем. В Москве, например, продюсер Федор Елютин регулярно выпускает ремейки западных one-to-one проектов: «Твоя_игра», «Etiquette», «Сокровенное». А петербургский режиссер Семен Александровский ставит спектакли, где даже собеседника-актера нет: вы просто куда-то приходите, берете наушники и следуете инструкциям.
Что касается современного танца, его как раз больше за пределами столиц. Балет — это в первую очередь Москва и Петербург, а современный танец — Урал. В Екатеринбурге есть «Провинциальные танцы» Татьяны Багановой, в Челябинске — «Театр современного танца» Ольги Поны, а в Перми — «Урал Опера Балет» и Пермский театр оперы и балета. В последнем выходят еще и самые интересные оперные премьеры страны.