Чуть-чуть о Бродском

Иосиф Бродский родился 24 мая 1940 года в России, в Ленинграде, который до конца своих дней именовал только Питером.

Сегодня существует два взгляда на творческое наследие Бродского. Одни признают его классиком, новатором поэзии ХХ века, другие считают его непонятным философствующим поэтом.

Корни философии творчества в его такой непростой, порой парадоксальной жизни. Юношей он не захотел учиться в дневной школе, пошёл в вечернюю и рано начал работать, объясняя это тем, что хочет посмотреть мир. Он овладел профессиями фрезеровщика, техника-геофизика, кочегара, работал в геологических партиях в Якутии, на Беломорском побережье, на Тянь-Шане, в Казахстане.

Набравшись жизненного опыта и впечатлений, Бродский полностью отдаётся поэзии: пишет и собственные стихи, и переводит польских поэтов Гальского и Норвида. Его переводы высоко оценили поэтические корифеи – С. Маршак, А. Ахматова, К. Чуковский. В начале своего творческого пути Иосиф испытывает влияние близких ему по духу поэтов: О. Мандельштама, М. Цветаевой, Р. Фроста, У. Одена. Погружаясь в их поэзию, он обретает собственные темы, мотивы и символы – вода, движение, время – и объявляя себя метафористом, заявляет, что основа его поэзии – разум.

Неординарность его мышления, популярность среди молодых поэтов стали причиной повышенного внимания к нему власти, которая признала его творчество и поведение опасным. В феврале 1964-го Бродский был арестован, осуждён по ложному доносу в тунеядстве и сослан на 5 лет на север. 

В защиту поэта выступила творческая интеллигенция, письмо правительству подписали 25 самых известных в стране писателей, поэтов, музыкантов. Это способствовало тому, что в ссылке Бродский отбыл год и пять месяцев. Однако возвращение не означало обретение свободы. Его не печатали. Писал в стол, осваивал опыт английских метафизиков. («Я как Улисс», «Дидона и Эней» и др)

В 1972 году вынужден был покинуть Родину.

Если говорить об особенности поэзии этого периода, то обращает на себя внимание необычная композиция его стихов. Вместо строки, он использует блок (иногда состоящий из одного предложения), представляющий развёрнутый метафорический образ:

Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря,

дорогой, уважаемый, милая, но не важно

даже кто, ибо черт лица, говоря

откровенно, не вспомнить уже, не ваш, но

и ничей верный друг вас приветствует с одного

из пяти континентов, держащегося на ковбоях.

Я любил тебя больше, чем ангелов и самого,

и поэтому дальше теперь

от тебя, чем от них обоих.

Далеко, поздно ночью, в долине, на самом дне,

в городке, занесенном снегом по ручку двери,

извиваясь ночью на простыне,

как не сказано ниже, по крайней мере,

я взбиваю подушку мычащим «ты»,

за горами, которым конца и края,

в темноте всем телом твои черты

как безумное зеркало повторяя. (Из цикла «Часть речи», 1976)

Последние годы жизни Бродский провёл в США, в небольшом городке Саутхэли неподалёку от Нью-Йорка, где читал в местном колледже курсы «Содержание и стратегия поэта в лирическом стихотворении» и «Русская поэзия первой четверти XIX века». Здесь же вышло восемь поэтических сборников на русском языке, драма «Мрамор и книга», а также автобиографическое эссе «Меньше, чем единица», наполненное странной грустью: «Так что пишу я это не для того, чтобы уточнить хронику жизни (таковой нет, а если и есть, то она несущественна и, следовательно, еще не искажена), а больше по той обыкновенной причине, по какой вообще пишет писатель: чтобы подхлестнуть язык — или себя языком, в данном случае чужестранным. То немногое, что я помню, сокращается еще больше, будучи вспоминаемо по-английски…»  «По безнадежности все попытки воскресить прошлое похожи на старания постичь смысл жизни. Чувствуешь себя, как младенец, пытающийся схватить баскетбольный мяч: он выскальзывает из рук… Я  немногое помню из своей жизни, и то, что помню, - не слишком существенно. Значение большинства мыслей, некогда приходивших мне в голову, ограничивается тем временем, когда они возникли.» 

 Несмотря на всю горечь, что он испытал, покинув Родину, Бродский считал, что эмиграция дала ему редкую возможность остаться самим собой, погрузиться в стихию родного языка. Благодаря языку он и создал тот параллельный мир, который завораживает и который может понять не каждый, который влечёт к себе тайной и желанием её постичь.

Я входил вместо дикого зверя в клетку,

выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке,

жил у моря, играл в рулетку,

обедал черт знает с кем во фраке.

С высоты ледника я озирал полмира,

трижды тонул, дважды бывал распорот.

Бросил страну, что меня вскормила.

Из забывших меня можно составить город.

Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна,

надевал на себя что сызнова входит в моду,

сеял рожь, покрывал черной толью гумна

и не пил только сухую воду.

Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,

жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок.

Позволял своим связкам все звуки, помимо воя;

перешел на шепот. Теперь мне сорок

Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.

Только с горем я чувствую солидарность.

Но пока мне рот не забили глиной,

из него раздаваться будет лишь благодарность.(1980 г.)

Нет, наверное человека, знакомого с творчеством Иосифа Бродского, который бы так же не благодарил судьбу за встречу с его поэзией. А мне вот попалась такая его говорящая сама за себя строка.