Дядя Ваня, универсальный язык и внутренняя свобода
Объявлена конкурсная программа международного кинофестиваля в Каннах. На Netflix вот-вот выйдет новый сезон «Лучше звоните Солу», а вслед за ним — в мае — новый сезон «Очень странных дел». В России, тем временем, в кинотеатрах в конце апреля готовятся к повторному прокату «Ла-Ла-Лэнд» и «Волк с Уолл-стрит». Отличное, кстати, кино. С такой высокой планкой повторного проката зрители, может, и пропустят премьеры, но, вероятно, получат отличную возможность настроить глаз и выработать хороший вкус в кино.
Кадр из фильма «Ла-Ла-Лэнд»
Наше сообщество, между тем, начало неделю, посвящённую экранизациям классической литературы. С одной стороны тема, казалось бы, уже сто раз так или иначе обсуждалась, но и тут осталось много интересных углов, которые мы благополучно «прочесали» и выяснили:
Кино - это реальность, а театр - условность. Дядя Ваня на экране должен, прежде всего, быть живым современным человеком, которого можно встретить на улице, в магазине или в баре. Дядя Ваня на сцене существует в пространстве мифа - в некотором смысле это некий общий/абстрактный дядя Ваня, универсум, к которому могут подключиться зрители из совершенно разных контекстов. Причем режиссерская идея этого универсума может совершенно не совпадать с авторской - радикальная интерпретация классики намного интереснее, чем ее аккуратное безропотное прочтение.
Артур Гранд
Каким бы талантом ни обладал режиссёр, как точно он бы ни пытался передать текст, в результате выходит абсолютно новое произведение искусства.
Лариса Чебатуркина
Самый первый случай в истории кино – это съемки немецким режиссером Фридрихом Вильгельмом Мурнау своего экспериментального шедевра «Последний человек» (нем. Der letzte Mann, а в советский прокат он попал сначала под названием «Человек и ливрея»). В основе этого фильма 1924 года — история «маленького человека», портье из отеля, который лишается своей должности и, соответственно, ливреи, из-за которой его уважали и домашние, и соседи. Мурнау снял драму, очень напоминающую гоголевскую «Шинель», с таким же печальным концом. Но в компании UFA, спонсировавшей фильм, посчитали, что из-за такого финала он обречен на провал и заставили доснять «хэппи энд». Тогда Мурнау назло заказчику придумал малоправдоподобную ироничную сцену – на портье, переведенного на службу в уборную отеля, сваливается наследство умершего в туалете миллионера.
Сергей Лебедев
Эмиль Яннингс в фильме Мурна «Последний человек»
Что ещё мы обсуждаем в сообществе «Кино»: вот, например, граждан мира. Граждане мира — категория почти утопическая. Хотя в 1953 году Гарри Дэвис и его сподвижники не только создали Всемирное правительство граждан мира, но даже паспорта выдавали, большинством стран паспорта эти так и не были признаны (правда, известны случаи, когда отдельным людям удавалось пересекать границу с таким документом). В целом же, такое мировое гражданство, космополитизм обрёл значение скорее концептуальное, чем правовое.
Граждане мира не связаны границами какой-то страны, свободны не столько от границ и национальностей, сколько от предрассудков, с ними связанных. Свободны в мыслях. Вот какими их представляют участники и эксперты Кью, говоря о фильмах с такими вот космополитичными героями:
Алексей Соловьёв«... это фильмы о внутренней свободе, которая выходит за рамки общепризнанных ценностей. Например, понятия дома. На эту тему можно посмотреть фильм Аньес Варда «Без крыши, вне закона» или ленту Хлои Чжао «Земля кочевников», которая в прошлом году получила «Оскар» в главной номинации.
[...]
... приключенческое кино из разряда франшизы про Индиану Джонса. Не думаю, что герои этих фильмов обрадуются, если запретить им разъезжать по миру. Или во времени — указанные рамки вполне применимы и к «Назад в будущее»».
Дмитрий Чеченев«Первое, что мне пришло на ум - персонаж Шона Пена в фильме "Невероятная жизнь Уолтера Митти". Вот он точно не привязан ни к одной стране мира. У него нет даже телефона. Весь мир - его дом. И даже завидуешь, по доброму, его свободе. Настоящей свободе».
Шонн Пенн в фильме «Невероятная жизнь Уолтера Митти»
Кино и само мечтало презреть границы стран и стать новым универсальным языком XX века, и всё будто бы даже получалось, фильмы 1910-х научились разговаривать светописью и композицией кадра, а ко второй половине 1920-х и вовсе отказывались от титров, как тот же Мурнау в своём «Последнем человеке», о котором тут было написано чуть ранее. Но звук нагрянул, и вся эта задумка осколками разлетелась по странам и народам. Разумеется, разные звуковые варианты фильмов спасали, появился и перевод, и дубляж, но мечты об универсальном языке истаяли под тяжестью этой звуковой конкретики.
Но все же, каждый раз, когда визуальное оказывалось — и оказывается — сильнее словесного, кино снова приближалось к этой мечте об универсальном языке. Так почему бы не помечтать и нам. Не об универсальном языке, так о свободе. Слова, изображения, мысли.
Всем хороших выходных и фильмов.
Один из множества невероятных кадров эпохи немого кино: Лилиан Гиш в фильме Шёстрёма «Ветер»
*В обложке в посту использована работа сербской художницы Мариян Мушкиня
1 эксперт согласен
Да я видела