Несмотря на то, что практически каждый человек, пишущий о «Заводном апельсине», склонен детерминировать его темой насилия, порождающего самое себя, и вроде как хочется пойти против всех, сказать, мол, «ну насилие это же слишком очевидно», найти настоящий глубинный посыл, но нет, стоит признать, что в случае данного фильма ключевым является действительно старое доброе оно. Кстати, позволю себе не согласиться с мнением Анастасии по двум основаниям: корректней будет говорить про фильм, т.к., во-первых, это мягко говоря, не дословный перенос на экран литературного текста (достаточно будет вспомнить решение Кубрика не включать обнадеживающий бёрджессовский финал), а во-вторых, потому что вопрос задан именно про фильм. Чтобы структурировать свой ответ, я выделю четыре основных сферы, в которых тема насилия репрезентируется в ЗА: это сферы сексуального, социального, политического и эстетического.
Фильм легко разделить на две условные части – до приговора суда и после – своего рода преступление и наказание, и сложно не заметить, насколько первая, эстетически изощренная, часть фильма практически в каждой сцене пропитана сексуальностью. Секс как форма удовлетворения животного инстинкта балансирует на тонкой грани между согласием и насилием, и если наличие согласия, как в случае с девушками из музыкального магазина, не влечет за собой тяжелых последствий, то его отсутствие, напротив, приводит к преступлению. Все это прекрасно понимают и создатели лечебной программы, прививая Алексу ассоциативное отвращение к половому влечению в том числе.
Отношения между Алексом и членами его банды репрезентируют насилие в области социального – здесь оно является инструментом власти и доминирования. И если в начале фильма право Алекса на насилие легитимируется его статусом лидера банды, то ближе к концу происходит зеркально противоположное – теперь институционально обусловленное право на насилие осуществляют его бывшие соратники, т.е. те, кто его претерпевал ранее.
Вполне очевидно, что в области политического основным агентом насилия является государство, обладающее на него монополией. Можно сказать, что на этом уровне пресловутый принцип «насилие порождает насилие» существует, однако в условиях борьбы за власть он принимает самые разные формы. По сути, в фильме поднимается старый и неизменный вопрос: может ли государство требовать от члена общества не совершать того, чем активно пользуется само?
Что же касается эстетического, то тут действительно по большей части заслуга Кубрика, и состоит она в том, что ЗА – штука однозначно культовая, и культовая она по причине одного из лучших примеров эстетизации насилия на аудиовизуальном уровне. Вряд ли можно говорить, что Кубрик первым использовал классическую музыку в качестве вдохновляющего на ультранасилие аккомпанемента (про связь классики и насилия обязательно читайте ответ Артема Рондарева, ссылка внизу), или, например, что первый использовал белоснежные одеяния для неоправданно жестоких молодых людей, однако модой на подобные звуковые и визуальные решения кинематографическое сообщество обязано именно ему. Вспомнить хотя бы «Забавные игры» Ханеке – Моцарт, молодые люди в белых одеждах, расправа над семьей – совпадение или наследие? Алекс же (благодаря блистательно сыгравшему Макдауэллу), несмотря на всю свою практически патологическую страсть к насилию, предстает перед нами отталкивающим, но в то же время обаятельным антагонистом - нельзя не отметить культовый статус его персонажа, которому в ряде случаев даже пытались подражать в реальной жизни.
Таким образом, проанализировав ЗА с разных ракурсов, приняв во внимание сознательный ход Кубрика не включать последнюю часть книги с относительным хэппи-эндом, и вспоминая финальные слова Алекса ДеЛарджа об исцелении (от исцеления), я предполагаю, что смысл фильма аккумулируется в мысль о невозможности и бессмысленности искоренить насилие в мире, когда мы так или иначе нуждаемся в его проявлениях.