Этот вопрос задается достаточно часто. Есть работы, в которых даже делаются попытки доказать, что Холмс был не протестантом, а католиком (он оказывает несколько услуг Ватикану); в пользу этого могут говорить и его французские корни.
Вот несколько свидетельств религиозности или, напротив, атеизма Холмса (по мотивам аналогичного вопроса на Quora и вот этой статьи):
Религиозность:
Это размышление, которое изрядно удивляет всех окружающих, — практически в традиции суфиев. Но не стоит забывать, что этот монолог для Холмса — отвлекающий маневр. Выражает ли он его истинные мысли, неясно.
В «Глории Скотт» Холмс рассказывает, как подружился со своим единственным другом до Уотсона: «подружились-то мы случайно, по милости его терьера, который однажды утром вцепился мне в лодыжку, когда я шел в церковь».
В рассказе «Горбун» Холмс обнаруживает неплохое знание Библии. Это, впрочем, ни о чем не свидетельствует: Библия — обязательный культурный багаж европейца того времени, а, как мы знаем, Конан Дойл существенно скорректировал образ Холмса из «Этюда в багровых тонах»: из саванта, который знает только то, что ему нужно, он превратился в человека разносторонне образованного.
Зато в «Тайне Боскомбской долины» Холмс говорит пойманному преступнику: «Вы сами знаете, что скоро предстанете перед судом, который выше земного суда».
В «Собаке Баскервилей» Холмс говорит, что выступать против самого прародителя зла — то есть дьявола — было бы несколько самонадеянно с его стороны. Но это, разумеется, ирония. Зато, убедившись, что сэр Генри жив после нападения собаки, Холмс «возблагодарил судьбу». Это в русском переводе, а в оригинале — «breathed prayer of gratitude», то есть вознес хвалу именно небесам, сказал что-то вроде «слава Богу».
«Если бог пошлет мне здоровье, я выловлю всю банду!» — клянется Холмс в «Пяти апельсиновых зернышках».
В «Картонной коробке» (одном из самых жутких рассказов Конан Дойла) Холмс, узнав истинные подробности преступления, мрачно произносит: «Что же это значит, Уотсон? Каков смысл этого круга несчастий, насилия и ужаса? Должен же быть какой-то смысл, иначе получается, что нашим миром управляет случай, а это немыслимо». Холмс, таким образом, оказывается близок к сторонникам современной «теории разумного замысла».
Эта цитата удобно переводит нас к религиозным сомнениям и возможному атеизму Холмса. Итак:
В «Москательщике на покое» Холмс, говоря о своем исключительно жалком клиенте, рассуждает: «Но не такова ли и сама наша жизнь? Разве его судьба — не судьба всего человечества в миниатюре? Мы тянемся к чему-то. Мы что-то хватаем. А что остается у нас в руках под конец? Тень. Или того хуже: страдание». Никакого намека на жизнь после смерти, божественное спасение и так далее.
В «Знаке четырех» Холмс рекомендует Уотсону «замечательное произведение» — книгу Уинвуда Рида «Мученичество человека». Книга эта подчеркнуто атеистическая.
Но изящнее всех, по-моему, на ваш вопрос ответил один из пользователей Quora:
«Девизом Холмса было: „Если отброшены все возможные гипотезы, кроме одной, то эта последняя, какой бы маловероятной она ни казалась, и окажется истинной“. Существование Бога доказать невозможно, так что Холмс, скорее всего, склонялся к агностицизму, а не к атеизму».
Впрочем, я хочу заметить, что само рвение Холмса в его ремесле объясняется не только желанием заработать и «любовью к искусству». Холмсу исключительно важно, что он занимается праведным делом, упорядочиванием мира, обелением невиновных и воздаянием виновным. Не сомневаясь в неподкупности правосудия, он делает все, чтобы привлечь к нему преступника. Однако бывают и случаи, когда он сам становится правосудием, полагая, что преступник заслуживает снисхождения или оправдания. Самый яркий случай — рассказ «Убийство в Эбби-Грейндж». Отпуская убийцу, Холмс изображает суд, в котором Ватсон исполняет роль присяжных и выносит вердикт «невиновен». Что отвечает на это Холмс? «Vox populi — vox Dei» («Глас народа — глас божий»). Поведение Холмса, таким образом, отражает его представления о высшей справедливости, которую здесь, на земле, имитирует правосудие. Холмс охотно встраивается в эту модель, которая, кроме того, совершенно логична для культурного кода его времени: несмотря на всю свою эксцентрику, Холмс — джентльмен, англичанин, житель Британской империи, самого могущественного (на тот момент) государства на свете, патриот, не подвергающий сомнению принципов этой цивилизации, в том числе колониализма (о «Знаке четырех» как о выражении позднего викторианизма см. блестящую статью Кирилла Кобрина), и искренне произносящий: «Боже, храни королеву». Разумеется, его возможная вера далека от фанатизма и слепого принятия всех догматов: напротив, она рациональна, она не мешает его картине мира.
Браво, Лев!