Кутузов шел медленно и вяло мимо тысяч глаз, которые выкатывались из
своих орбит, следя за начальником. Поравнявшись с 3-ю ротой, он вдруг
остановился. Свита, не предвидя этой остановки, невольно надвинулась на него.
— А, Тимохин! — сказал главнокомандующий, узнавая капитана с красным
носом, пострадавшего за синюю шинель.
Казалось, нельзя было вытягиваться больше того, как вытягивался Тимохин в
то время, как полковой командир делал ему замечание. Но в эту минуту
обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что, казалось,
посмотри на него главнокомандующий еще несколько времени, капитан не
выдержал бы; и потому Кутузов, видимо, поняв его положение и желая,
напротив, всякого добра капитану, поспешно отвернулся. По пухлому,
изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.
— Еще измаильский товарищ, — сказал он. — Храбрый офицер! Ты доволен
им? — спросил Кутузов у полкового командира.
И полковой командир, отражаясь, как в зеркале, невидимо для себя, в
гусарском офицере, вздрогнул, подошел вперед и отвечал:
— Очень доволен, ваше высокопревосходительство.
— Мы все не без слабостей, — сказал Кутузов, улыбаясь и отходя от него. — У
него была приверженность к Бахусу.
Полковой командир испугался, не виноват ли он в этом, и ничего не ответил.
Офицер в эту минуту заметил лицо капитана с красным носом и подтянутым
животом и так похоже передразнил его лицо и позу, что Несвицкий не мог
удержать смеха. Кутузов обернулся. Видно было, что офицер мог управлять
своим лицом, как хотел: в ту минуту, как Кутузов обернулся, офицер успел
сделать гримасу, а вслед за тем принять самое серьезное, почтительное и невинное выражение.
Третья рота была последняя, и Кутузов задумался, видимо, припоминая что-то. Князь Андрей выступил из свиты и по-французски тихо сказал:
— Вы приказали напомнить о разжалованном Долохове в этом полку.
— Где тут Долохов? — спросил Кутузов.
Долохов, уже переодетый в солдатскую серую шинель, не дожидался, чтоб
его вызвали. Стройная фигура белокурого с ясными голубыми глазами солдата
выступила из фронта. Он подошел к главнокомандующему и сделал на караул.
— Претензия? — нахмурившись слегка, спросил Кутузов.
— Это Долохов, — сказал князь Андрей.
— А! — сказал Кутузов. — Надеюсь, что этот урок тебя исправит, служи
хорошенько. Государь милостив. И я не забуду тебя, ежели ты заслужишь.
Голубые ясные глаза смотрели на главнокомандующего так же дерзко, как и
на полкового командира, как будто своим выражением разрывая завесу
условности, отделявшую так далеко главнокомандующего от солдата.
— Об одном прошу, ваше высокопревосходительство, — сказал он своим
звучным, твердым, неспешащим голосом. — Прошу дать мне случай загладить
мою вину и доказать мою преданность государю императору и России.
Кутузов отвернулся. На лице его промелькнула та же улыбка глаз, как и в то
время, когда он отвернулся от капитана Тимохина. Он отвернулся и
поморщился, как будто хотел выразить этим, что все, что ему сказал Долохов, и
все, что он мог сказать ему, он давно, давно знает, что все это уже прискучило
ему и что все это совсем не то, что нужно. Он отвернулся и направился к коляске.
(Л. Н. Толстой, «Война и мир»)
года, изображённая Л. Н. Толстым в романе «Война и мир».