На Николаевском мосту ему пришлось еще раз вполне очнуться вследствие
одного весьма неприятного для него случая. Его плотно хлестнул кнутом по
спине кучер одной коляски, за то что он чуть-чуть не попал под лошадей,
несмотря на то что кучер раза три или четыре ему кричал. Удар кнута так
разозлил его, что он, отскочив к перилам (неизвестно почему он шел по самой
середине моста, где ездят, а не ходят), злобно заскрежетал и защелкал зубами.
Кругом, разумеется, раздавался смех.
– И за дело!
– Выжига какая-нибудь.
– Известно, пьяным представится да нарочно и лезет под колеса; а ты за него
отвечай.
– Тем промышляют, почтенный, тем промышляют...
Но в ту минуту, как он стоял у перил и все еще бессмысленно и злобно
смотрел вслед удалявшейся коляске, потирая спину, вдруг он почувствовал, что
кто-то сует ему в руки деньги. Он посмотрел: пожилая купчиха, в головке и
козловых башмаках, и с нею девушка, в шляпке и с зеленым зонтиком, вероятно
дочь. "Прими, батюшка, ради Христа". Он взял и они прошли мимо. Денег
двугривенный. По платью и по виду они очень могли принять его за нищего, за
настоящего собирателя грошей на улице, а подаче целого двугривенного он,
наверно, обязан был удару кнута, который их разжалобил.
Он зажал двугривенный в руку, прошел шагов десять и оборотился лицом к
(1)________, по направлению дворца. Небо было без малейшего облачка, а вода почти
голубая, что на (2)________ так редко бывает. Купол собора, который ни с какой точки
не обрисовывается лучше, как смотря на него отсюда, с моста, не доходя шагов
двадцать до часовни, так и сиял, и сквозь чистый воздух можно было
отчетливо разглядеть даже каждое его украшение. Боль от кнута утихла, и (3)________
забыл про удар; одна беспокойная и не совсем ясная мысль занимала его
теперь исключительно. Он стоял и смотрел вдаль долго и пристально; это
место было ему особенно знакомо. Когда он ходил в университет, то
обыкновенно, – чаще всего, возвращаясь домой, – случалось ему, может быть
раз сто, останавливаться именно на этом же самом месте пристально
вглядываться в эту действительно великолепную панораму и каждый раз почти
удивляться одному неясному и неразрешимому своему впечатлению.
Необъяснимым холодом веяло на него всегда от этой великолепной
панорамы; духом немым и глухим полна была для него эта пышная картина...
Дивился он каждый раз своему угрюмому и загадочному впечатлению и
откладывал разгадку его, не доверяя себе, в будущее. Теперь вдруг резко
вспомнил он про эти прежние свои вопросы и недоумения, показалось ему,
что не нечаянно он вспомнил теперь про них. Уж одно то показалось ему дико и
чудно, что он на том же самом месте остановился, как прежде, как будто и
действительно вообразил, что может о том же самом мыслить теперь, как и
прежде, и такими же прежними темами и картинами интересоваться, какими
интересовался... еще так недавно. Даже чуть не смешно ему стало и в то же
время сдавило грудь до боли. В какой-то глубине, внизу, где-то чуть видно под
ногами, показалось ему теперь все это прежнее прошлое, и прежние мысли, и
прежние задачи, и прежние темы, и прежние впечатления, и вся эта панорама,
и он сам, и все, все... Казалось, он улетал куда-то вверх, и все исчезало в глазах
его... Сделав одно невольное движение рукой, он вдруг ощутил в кулаке своем
зажатый двугривенный. Он разжал руку, пристально поглядел на монетку,
размахнулся и бросил ее в воду; затем повернулся и пошел домой. Ему показалось, что он как будто ножницами отрезал себя сам от всех и всего в эту
минуту.
Ф.М. Достоевский «Преступление и наказание»