– Вот мы и дома, – промолвил Николай Петрович, снимая картуз и
встряхивая волосами. – Главное, надо теперь поужинать и отдохнуть.
– Поесть действительно не худо, – заметил, потягиваясь, Базаров и
опустился на диван.
– Да, да, ужинать давайте, ужинать поскорее. – Николай Петрович без
всякой видимой причины потопал ногами. – Вот кстати и Прокофьич.
Вошёл человек лет шестидесяти, беловолосый, худой и смуглый, в
коричневом фраке с медными пуговицами и в розовом платочке на шее. Он
осклабился, подошёл к ручке к Аркадию и, поклонившись гостю, отступил к
двери и положил руки за спину.
– Вот он, Прокофьич, – начал Николай Петрович, – приехал к нам
наконец... Что? как ты его находишь?
– В лучшем виде-с, – проговорил старик и осклабился опять, но тотчас же
нахмурил свои густые брови. – На стол накрывать прикажете? – проговорил
он внушительно.
– Да, да, пожалуйста. Но не пройдёте ли вы сперва в вашу комнату,
Евгений Васильич?
– Нет, благодарствуйте, незачем. Прикажите только чемоданишко мой
туда стащить да вот эту одежонку, – прибавил он, снимая с себя свой
балахон.
– Очень хорошо. Прокофьич, возьми же их шинель. (Прокофьич, как бы с
недоумением, взял обеими руками базаровскую «одежонку» и, высоко
подняв её над головою, удалился на цыпочках.) А ты, Аркадий, пойдёшь к
себе на минутку?
– Да, надо почиститься, – отвечал Аркадий и направился было к дверям,
но в это мгновение вошёл в гостиную человек среднего роста, одетый в
тёмный английский сьют, модный низенький галстух и лаковые
полусапожки, Павел Петрович Кирсанов. На вид ему было лет сорок пять:
его коротко остриженные седые волосы отливали тёмным блеском, как новое
серебро; лицо его, желчное, но без морщин, необыкновенно правильное и
чистое, словно выведенное тонким и лёгким резцом, являло следы красоты
замечательной; особенно хороши были светлые, чёрные, продолговатые
глаза. Весь облик Аркадиева дяди, изящный и породистый, сохранил
юношескую стройность и то стремление вверх, прочь от земли, которое
большею частью исчезает после двадцатых годов.
Павел Петрович вынул из кармана панталон свою красивую руку с
длинными розовыми ногтями, – руку, казавшуюся ещё красивей от снежной
белизны рукавчика, застёгнутого одиноким крупным опалом, и подал её
племяннику. Совершив предварительно европейское «shake hands», он три
раза, по-русски, поцеловался с ним, то есть три раза прикоснулся своими
душистыми усами до его щёк, и проговорил: «Добро пожаловать».
Николай Петрович представил его Базарову: Павел Петрович слегка
наклонил свой гибкий стан и слегка улыбнулся, но руки не подал и даже
положил её обратно в карман.
– Я уже думал, что вы не приедете сегодня, – заговорил он приятным
голосом, любезно покачиваясь, подёргивая плечами и показывая прекрасные
белые зубы. – Разве что на дороге случилось?
– Ничего не случилось, – отвечал Аркадий, – так, замешкались немного.
(И.С. Тургенев, «Отцы и дети»)