(1)Я ушёл в армию восемнадцатилетним мальчишкой, и было это в тридцать девятом году. (2)Я был беспечным, видел в жизни только яркие пятна. (3)Я тогда ещё ни о чём не задумывался. (4)Должно быть, потому, что был мал, самоуверен и не видел границ отпущенного нам времени.

(5)Полковая школа сделала меня немногословным и строгим сержантом. (6)Я знал, что война будет и что враг мой готовит где-то оружие, и был готов к встрече.

(7)И тогда я не верил в мужские слёзы, гордился собою, потому что ни одна слезинка не падала из моих возмужалых глаз. (8)Но что-то изменилось. (9)Потом. (10)На войне.

(11)Когда мне резали в госпитале раненое бедро, глаза у меня были сухими. (12)А через день, когда я расставался со своим другом Мишей Ноготовым, раненным в грудь, когда его уносили на носилках и он, уезжая от меня навсегда в далёкий, какой-то специальный госпиталь, повернул ко мне жёлтое лицо и повёл на меня угольным глазом навыкате и еле кивнул, – зажмурился тогда я, вздохнул и заплакал. (13)Не стесняясь.

(14)Через год, в другом госпитале, в Польше, медсестра дала мне почитать книжку стихов Есенина. (15)Читал его впервые, читал всей палате и заметил, что мне тяжело читать. (16)А «Анну Снегину» я дочитать не смог. (17)Прочитал: «Когда-то у той вон калитки мне было шестнадцать лет, и девушка в белой накидке сказала мне ласково: „Нет“». (18)И сколько ребята ни просили, не стал читать дальше. (19) И дышать вдруг стало трудно. (20)Накрылся одеялом с головой. (21)И заплакал. (22)И вспомнил свою историю, которая до сих пор не имеет конца.

(23)И вот война позади – Москва!

(24)Показался мой дом вдали, среди зелени Сокольников, и я почувствовал новый для меня острый укол в груди. (25)И что-то прямо заныло глубоко во мне, когда я наконец прижал мать, плачущую, после шести одиноких лет, седую, в аккуратно заштопанном платье.

(26)А потом я собрался к НЕЙ. (27)Позвонил в знакомую дверь. (28)Но открыли мне незнакомые люди и сказали, что Мария Фёдоровна Сорокина здесь не живёт.

(29)Я вышел из метро и через парк побрёл домой. (30)На улице смеркалось; в Сокольниках над тёмными прудами берёзы тяжело замерли в безветрии; прямая аллея, пересечённая корнями, напоминала мне тридцать девятый год, когда будто бы не я, а другой Владимир, восемнадцатилетний и беспечный, догонял здесь свою Фёдоровну, как я называл Машу, а она то и дело убегала от него.

(31)Сокольники – такое место, где на каждом шагу скамейка. (32)Но нелегко сесть на скамейку вечером. (33)Не знаю, как сейчас, но в тридцать девятом Владимир и Маша всегда находили скамьи занятыми.

(34)Тогда Владимир оторвал дома в сарае две доски и сделал под берёзой прочную лавочку – на двоих. (35)И в этот же вечер они пришли сюда, и здесь Владимир обещал Маше помнить о ней вечно, а она только смотрела на него покорно и нежно и иногда качала головой, как старшая, хотя было ей всего семнадцать лет.

(36)Потом он получил повестку и уехал в армию. (37)А вместо него прибыл я.

(38)Опять передо мной стена молодого тёмно-зелёного ельника. (39)Он по-прежнему топорщился и загораживал всем путь к нашей лавочке.

(40)Я попробовал найти нашу тайную лазейку – и не нашёл, полез прямо в иглы. (41)Пролез, берёзу увидел – белую, неприкосновенную. (42)Но лавочки под нею не было. (43)Даже ямок не осталось. (44)Трава росла бессмертная на этом месте – осенью пожелтеет, весной оживёт, – она и затянула все следы, чтобы никто не помнил.

(45)Я опустился на траву и лёг лицом вверх – к вечерней сини, раскинув руки. (46)Моя берёза жила надо мной каждым листочком. (47)И по стволу рыскали муравьи.

(48)И тут же я вскочил.

(49)На берёзе выше моего роста на коре была надпись, вырезанная глубоко:

«(50)Уезжаю с заводом, куда – не знаю. (51)Милый, мы встретимся!».

(52)И я сразу догадался, как она достала так высоко: она вырезала буквы, став на нашу лавочку. (53)А потом выдернула её, чтобы никто не достал, не заровнял букв.

(54)Я обнял берёзу и зажмурил полные слёз глаза.

(55)Нет, я не в обиде на войну за то, что она научила меня плакать…

(По В.Д. Дудинцеву*)

* Владимир Дмитриевич Дудинцев (1918–1998) – русский советский писатель.