Вдруг все стали вспоминать ГКЧП, 18 августа 1991 года. И нахлынули воспоминания. Хочу поделиться. Может быть кому-то интересно.
Был я в то время вполне взрослым человеком. Работал в «Королевской фирме». Так называли (не знаю, называют ли сейчас) несколько организаций, которые при жизни Сергея Павловича Королева составляли единое целое. А после смерти Генерального конструктора, законы жизни развели эти научные подразделения в разные стороны. И стали они разными институтами, объединениями, конструкторскими бюро.
В то время было принято в каждой организации иметь своих психологов. Одним из них в одном из НИИ был и я и носил гордое название «начальник лаборатории». В каждой из организаций было по одному-два-три психолога (только в «Энергии» - той самой – побольше), и все мы (из разных организаций Королевской фирмы) жили дружно. Встречались часто (почти каждый день) и стали уже подумывать о том, как всем нам соорганизоваться и заняться каким-нибудь психологическим бизнесом. Ведь шла перестройка. Все хотели перемен. Одним словом, начался наш бизнес с того, что где-то кто-то выделил нашей группе «угол» в здании Главпочтамта на Мясницкой улице, которая называлась тогда улицей Кирова.
И тут случился ГКЧП. Конечно, помню «Лебединое озеро» с утра по телевизору. И до ночи. С перерывами на новости.
Собрались мы с ребятами в нашем Королеве и решили защищать наш «угол» на Главпочтамте, наше светлое будущее, которое хотят сгубить коммунистические злодеи. Было это собрание девятнадцатого, а собраться на главной почте Советского Союза мы договорились двадцатого вечером.
Помню, числа девятнадцатого побывал я на выходе с Никольской улицы на Красную площадь. Площадь была оцеплена, В оцеплении стояли солдаты. Вокруг (на Никольской) толпа довольно агрессивного народа, готового разорвать солдат. Стал я что-то говорить по поводу того, что эти солдатики вообще-то не виноваты и трогать их не надо. Ближайшие «революционеры» стали переключать свое внимание на меня. И уже начали поговаривать, что и меня, очкастую буржуйскую морду, защитника «коммуняк» и т. д. стоит «оприходовать». Не знаю, чем кончилось бы дело, только за меня вступилась какая-то женщина. Она сказала: «посмотрите на его ботинки, разве человек в таких ботинках может быть буржуем». Спасибо ей. Все посмотрели на мои ботинки и успокоились. А я убрался оттуда по добру, по здорову.
И вот наступило двадцатое. С утра съездил к себе в лабораторию. К вечеру побывал у мамы. Будто прощаться ездил. Ей, конечно, ничего не сказал. Чувства были не из самых приятных: я шел умирать. Это очень неприятно, когда ты идешь на смерть. Не то, чтобы на сто процентов. Но очень даже может быть…
Вдруг по телевизору пошла новостная программа. Не помню канал, но неожиданно появились сюжеты о каких-то людях, которые были против ГКЧП. О том, что Ельцин что-то там вещает с броневика, то есть с грузовика. О том, что ГКЧП совсем не против народа. Советские люди хорошо умели читать «между строк», и я почувствовал, что реальность моей смерти понизилась где-то процентов до пятидесяти. Все равно – много. Противно ныло в животе. Но ехать надо было.
Договорились мы быть в здании Главпочтамта в девять вечера. Выхожу из метро. На улице – никого: ни машин, ни людей. Представляете (говорю москвичам) пустая Мясницкая в девять вечера? Напротив, через дорогу – Главпочтамт. Хочу уже перейти дорогу. В этот момент подъезжает броневик. Я моментально скрываюсь в переходе (откуда выходил на улицу) и жду, чем это обернется, В мыслях – мои товарищи в кандалах в застенках КГБ. А я тут. Что делать?
Из БТР вылезает человек – офицер, капитан – и идет к Главпочтамту. Стучит. Никого. Стоит, курит, стучит. Никого. Тут я начинаю понимать, что складывается какая-то странная ситуация: если капитан приехал арестовывать «революционеров», то почему он один, почему стучится, а не ломает дверь? Но продолжаю наблюдать. Капитан проходит вдоль здания, снова стучит. Ни звука. Минут десять я смотрел, а потом все-таки решил: была-не была, пойду. Вышел, подошел к двери – закрыто, окна темные, глухо. «Никого», - говорит капитан. «Ай-ай-ай» - говорю я. Так и разговорились. Оказалось, капитан тоже был против ГКЧП, Только, кроме нас двоих, никто так и не приехал «защищать». Постояли мы с ним, покурили, да и решил я ехать домой.
И вот тут начинается главное, о чем я хочу рассказать. Все остальное было только присказкой.
Сел я в метро на станции «Кировская», проехал две остановки и вышел к своему вокзалу, чтобы сесть на электричку. Иду по вокзалу и удивляюсь: ребята, я ж вас только что от смерти спасал и самого меня почти убили. Нет, все озабочены своими обычными проблемами. Сел в электричку. Хоть бы один звук про ситуацию в стране. Нет. Обычный житейский говорок про семью и про работу. Обидно, честное слово: а надо было мне на смерть идти? Ради чего? Может быть, правы были мои товарищи, так и не появившиеся там, где мы договаривались?
Что-то во мне изменилось в этот самый момент. Возникло – неожиданно – какое-то новое понимание всего происходящего. С тех пор я ни в каких революциях не участвую. Не вижу необходимости.
А наутро ГКЧП стал сдаваться, секретарь обкома стал главным демократом и началась новая жизнь. Кто пережил 90-е, тот меня понимает.