А вы помните, откуда эта фраза? Она из пьесы "На дне" Горького, и говорит её пьяный Сатин. Когда он пьян, он добрый, умный, ему всё нравится. Ему нормально, что он в ночлежном доме, среди известно кого, и что сам он карточный шулер. Ему нормально. А что? Если человек — это уже само по себе?
Он произносит это не то чтобы не целыми предложениями, а практически даже не целыми словами, и как-то скомкано, сбито, безо всякого вызова, который этой фразе, вырывая её из контекста, очень любят приписывать.
Просто Сатин пытается высказать мысль, которая больше него. Его не хватает на эту мысль.
Да и, чего уж, только в той ситуации, в которой она говорится — в яме и полубреду, когда хозяина их дома только что зарезали, и практически безо всякого повода, ведь речи о человеке перед этим не шло, что-то такое и может быть сказано. Да и воспринято, наверное, тоже.
Почему человек звучит гордо? Потому что иногда ничего больше нет. Кроме вот этого наименования, принадлежности — "че-ло-век".
Прав ли Сатин? Пожалуй что прав. Чего бы ему и не быть правым. Во всяком случае, уж насколько понятие справедливости идеалистично и мало применимо к реальности, но тем не менее, понятия, основанные на вере в человека — справедливее, чем основанные на неверии в него, предположениях, что человеку нужно что-то ещё — электричество, свод законов, чистая рубашка, долгий брак, да даже гуманизм как таковой — чтобы быть ему чем-то, чем-либо, достойным. Как будто человеку что-то такое нужно доказывать.
Наверное, так.
Но когда в конце сцены выясняется, что после побега из ночлежки главного местного терпилы и гуманиста, вешается спившийся актёр — Сатин ничего не может на это сказать, кроме:
"Эх... испортил песню... дур-рак!"
Вот и вся гордость.