Разговор с экспертом. Андрей Яковлев

Я родился в г. Магнитогорск, где закончил школу и потом, в 2008 году, университет по специальности «Перевод и переводоведения». В том же году поступил в аспирантуру Челябинского госуниверситета и начал всерьёз заниматься переводоведением.

В мою бытность студентом, при подготовке курсовой работы на 4 курсе, я наткнулся в Центральной городской библиотеке на книжку в оранжевой обложке с названием, которое меня очень привлекло, — «Основы психолингвистики» А.А. Леонтьева. Прочитав несколько глав из неё, я понял, что это именно то, что мне нужно: целью курсовой работы была попытка объяснить причины ошибок в переводе с французского языка на русский. Кроме того, в этой книжке про язык было написано то, что нам не говорили ни на одной университетской дисциплине. Поэтому я пришёл в полный восторг от неё, а этого восторга, к моему удивлению, не разделяла моя научная руководительница.

По окончании университета я несколько потерял интерес к науке, хотя и поступил в аспирантуру. Был занят работой — устным и письменным переводчиком, рекламным агентом, наконец, школьным учителем (в той самой школе, которую когда-то закончил). До сих пор считаю, что четыре года работы в школе почти полностью сформировали меня как педагога.

Первый курс аспирантуры прошёл почти бесплодно, поскольку мне стала неинтересной моя изначальная тема. Но на втором курсе аспирантуры меня переклинило, вштырило, торкнуло: стало жутко интересно читать научные книги, я заинтересовался темой моделирования процесса перевода. Я стал взахлёб читать классиков языкознания, о которых не слышал в университете: Н.В. Крушевского, Л.В. Щербу (впрочем, о нём слышал, но подробно не читал) и С.Д. Кацнельсона. Вернулся к А.А. Леонтьеву и В.Г. Гаку (ещё в университете зачитывался его книгой «Русский язык в сопоставлении с французским»), к которым добавились психологи и педагоги: Л.С. Выготский, А.Р. Лурия, В.В. Давыдов. Как я позже понял, именно эти авторы оказали на меня сильнейшее влияние.

В результате написал и в 2011 году защитил кандидатскую диссертацию на тему «Контекст как опора в речевой деятельности переводчика и в построении модели перевода (на материале французского и русского языков)». За прошедшее время у меня были периоды разного отношения к ней: и гордость, и безразличие, и стыд. В конце концов, я стал относиться к ней более объективно и взвешенно: в ней есть много минусов, но есть и явные плюсы.

В самом начале 2013 года я переехал в Красноярск, где начал работать в Сибирском федеральном университете. Там была сначала кафедра лингвистики и межкультурной коммуникации, затем кафедра романских языков и прикладной лингвистики.

Там же я завершил работу, начатую ещё в аспирантуре и частично отразившуюся в диссертации. Итогом этой работы стала монография «Психолингвистические аспекты перевода» и ряд статей. После чего я почувствовал, что сказал в переводоведении всё, что мог, и решил переключиться на другую тематику, которая занимает меня до сих пор. Это так называемое языковое сознание.

Мы с моими дипломниками начали изучать языковое сознание студента. Сначала это были только русские студенты, затем — японские, французские, испанские, китайские. В частности, мы увидели, что на значения многих слов в сознании разных студентов заметное влияние оказывает то, что они студенты, чем то, что они русские или китайские студенты. Кроме того, мои психолингвистические эксперименты показали, что многие научные знания, получаемые студентами в университете, остаются, так сказать, с налётом обыденных и даже стереотипных представлений.

Летом этого, 2021, года я переехал в Санкт-Петербург, где работаю в Северо-Западном институте управления РАНХиГС и одновременно в СПбГУ. Также я веду научно-популярные лекции в библиотеке им. Маяковского, работаю над докторской диссертацией, общаюсь с интересными людьми.

Думаю, это ассоциативный эксперимент, в котором стимулами были словосочетания. Судя по ассоциациям, многие из них воспринимаются как определённое единство: МАХАТЬ РУКОЙ — приветствие, привет, прощание, прощаться; СМОТРЕТЬ КИНО — кинотеатр, вместе, дома, вечер; ЧИТАТЬ ТАЙКОМ — под одеялом, фонарик, ночью, одеяло. Удивительно было то, что на словосочетание РЕДКОЕ РАСТЕНИЕ самой частотно реакцией была кактус, причём её дали 29 испытуемых из 162, а вторую по частотности реакцию цветок дали всего 6 испытуемых.

В том эксперименте были использованы бессмысленные словосочетания, которым, судя по ассоциациям, всё-таки придаётся определённый, т.е. вполне понятным самому человеку, смысл. Например: АРОМАТНЫЙ КИРПИЧ — запах, красный, свежий, вкусно, магия, вкусняшка, неправда; РЫХЛАЯ ПАМЯТЬ — старость, плохая, старик, склероз; ЖЕЛЕЗНОЕ ОБЛАКО — Маяковский, тяжёлое, свинец, упадёт, самолёт, метафора.

Ценность научного знания в самом этом знании. Человеку невозможно жить в мире, которого он не понимает, который для него лишён смысла. Наука — это один из способов познания мира, способов наделения мира смыслом.

Лично я не могу отказаться от науки и вряд ли в ближайшее время брошу ею заниматься.

Ценность любого научного знания в самом этом знании, следовательно, ценность лингвистики не стоит искать вне её самой. Знания, полученные лингвистикой, могут, конечно, где-то использоваться, но «измерять» ценность этих знаний их приложимостью, применимостью в каких-то областях народного хозяйства, на мой взгляд, бессмысленно, а иногда и пагубно. Лингвистика нужна для того, чтобы было знание о языке.

По-моему, основных проблем три.

Во-первых, мы не учитываем один из главных уроков лингвистики ХХ века, который состоит в том, что язык можно изучать не только как абстрактную систему. Структурализм был довлеющим направлением лингвистической мысли первой половины прошлого века, но уже во второй его половине интерес лингвистов привлекли такие проблемы, которые оказались принципиально нерешаемыми с этих традиционных позиций. Результатом решения этих проблем стали такие направления лингвистической мысли и такие теории, которые имеют очень мало общего со структурализмом. Они рассматривают язык как открытую систему, в которой имеются важные процессы взаимодействия с внешней средой — с явлениями социально-культурного либо индивидуально-личностного порядка. Языковые явления начали моделироваться не как статичная система единиц с однозначными связями между ними, а как система процессов. Следовательно, в языке существуют явления, которые принципиально не могут моделироваться как статичная система со строгой иерархией. Однако никто не отменил явлений, которые отлично моделируются «по-старому». Таким образом, дело не в том, что язык — это всегда и однозначно система знаков или система процессов, а в том, что одни языковые явления эффективнее представлять себе в виде статичной системы, а другие — в виде взаимодействующих процессов.

Во-вторых, мы совершенно по-хамски и неблагодарно относимся к классикам русского языкознания — мы их не читаем и не переосмысляем. Пожалуй, любой человек с лингвистическим образованием согласится, что Ф.Ф. Фортунатов — классик русского языкознания. Но далеко не любой отчётливо понимает и может внятно сказать, в чём состоят основные лингвистические идеи Ф.Ф. Фортунатова и что выдающегося он сделал для науки. Или Е.Д. Поливанов. Многим известно, что он — создатель социолингвистики в нашей стране. Но в чём именно состоят его социолингвистические идеи? На этот вопрос ответит далеко не каждый лингвист сегодня. Я уж не говорю о том, как их идеи связаны с теми проблемами, которые больше всего интересуют лингвистику сегодня — от проблемы связи языка и мышления до проблемы сохранения языкового разнообразия.

В-третьих, в конце 80-х — начале 90-х русские лингвисты начали некритически воспринимать практически любые идеи, пришедшие с Запада. А ведь вместо этого они должны были, участвуя в зарубежных конференциях, отстаивать приоритет русской лингвистики по многим разрабатываемым сегодня вопросам. Поэтому многие русские учёные, прямо или косвенно связанные с актуальными сегодня вопросами языкознания, остались забытыми, а их идеи считаются устаревшими.

Думаю, тот факт, что лингвисты и математики во многом работают с абстракциями. Понятия «фонема» или «слово» имеют, пожалуй, не большее, но и не меньшее отношение к материальной реальности, чем понятия «число» или «плоскость».

Этот вопрос не вполне по адресу, его нужно задавать философу науки. Но лично я считаю, что вряд ли. Всё-таки слишком уж различаются предметы познания.

Скорее наоборот: социум определяет язык, на котором мы говорим. Но и здесь слово определяет не следует воспринимать слишком категорично, это влияние весьма косвенное. Например, в 90-е годы прошлого века стало часто употребляться слово акция, обозначающее ценную бумагу. Однако сейчас оно куда чаще употребляется в другом значении, но и первое не исчезло. Если же говорить про слова типа авось, то подобные разговоры мне кажутся спекулятивными и почти всегда отдают квасным патриотизмом.

Кроме того, прежде чем отвечать на этот вопрос, нужно определиться с границами социума. Каждый человек ведь входит одновременно в несколько социальных групп: работа, хобби, друзья, соцсети и т.д. Но когда я не на работе, я не перестаю для некоторых людей быть коллегой. И эти люди продолжают говорить со мной как с коллегой, даже если формально я уже таковым не являюсь (у меня отпуск или я уволился). В каждой из социальных групп, членом которой я являюсь, существует своя система норм и иерархия ценностей, и она сложилась независимо от языка — на основе той деятельности, которая в данной группе регулярно осуществляется.

Да, при общении в каждой из этих групп человек говорит немного по-разному, но не настолько по-разному, чтобы члены разных групп вовсе его не поняли. И даже эти мизерные языковые отличия обусловлены системой норм и иерархией ценностей данной социальной группы, а не наоборот. Однако при «знакомстве» с какой-то социальной группой человеку обычно сначала дан её язык, а уже потом та деятельность, которая лежит в основе особенностей этого языка. Поэтому человек и принимает язык данной социальной группы за нечто первичное по отношению к нормам, ценностям и деятельности, хотя всё обстоит наоборот. Именно поэтому, кстати, лингвист изучает язык данной социальной группы, а узнаёт в итоге о нормах, ценностях и особенностях деятельности.

На мой взгляд, язык — это одна из форм существования сознания. Поэтому так формулировать вопрос — это всё равно что спрашивать: «Водяной пар влияет на H2O?» или «Какие свойства водяного пара влияют на свойства H2O?» Водяной пар — это не составная часть H2O, точно так же и язык — не составная часть сознания. Поэтому нужно сначала долго-долго договариваться о том, что подразумевается здесь под словом влияет, потом ещё дольше договариваться о том, что подразумевается под словом язык (ведь классическое определение «система знаков» вряд ли подойдёт), потом почти бесконечно долго договариваться о том, что подразумевается под словом сознание, а уже потом пытаться ответить на этот вопрос.

Не могу однозначно ответить. Всё будет зависеть от настроения и желания прочитать / перечитать что-то конкретное.

С Ф.Ф. Фортунатовым.