Кто на самом деле подписывался именем ШЕЙКСПИР? Почему имя автора писалось заглавными буквами? Почему в русской традиции Шейкспира называют Шекспиром? Размышления, правильные переводы и многое другое.

Без лишних предисловий напомню тем, кто знает, и поясню для тех, кто пока не в курсе, что раньше в английском языке было два обращения: thou и you. Причём thou (ты) говорили, обращаясь к одному человеку, а you (вы), как легко догадаться, к нескольким. Однако где-то в XIII веке даже англичане стали понимать разницу между вежливостью и невежливостью и, взяв пример с французов, у которых были (и есть) местоимения tu (ты) и vous (вы), последнее из которых использовалось также для обращения к одному человеку, но уважительно, за компанию стали говорить you, когда перед ними стояла важная персона (Простите, вы Людовик XV? – Да, мы Людовик XV). На you стали обращаться подчинённые к начальникам, то есть дети – к родителям, слуги – к хозяевам. В ответ первые, разумеется, слышали thou. При этом за thou сохранился второй контекст, выражавшийся в близости отношений между собеседниками. Так продолжали обращаться к небу (к богу, хотя в тех же «Ромео и Джульетте» слово heaven встречается гораздо чаще, чем God), и так продолжали обращаться друг к другу представители низших классов. Высшие классы даже в близких отношениях предпочитали оставаться на you. Как я уже где-то писал, сохранение разницы между thou и you упрощает труд русского переводчика, взявшегося за наследие авторов, подписывавшихся словосочетанием «Шекспир». Кстати, поясню свою последнюю мысль… В английской традиции фамилия общепринятого автора тех же «Ромео и Джульетты» произносится как Шейкспир и пишется Shakespeare. Причём часто на титульном листе книг, издававшихся в XVII веке, оно писалось в два слова – Shake-speare. То есть «потрясающий копьём». Вероятно, в честь главного из авторов, Эдварда де Вира, 17-го графа Оксфордского, которого так называли в студенческие годы, и на чьём гербе был изображён лев, держащий сломанное копьё. Что же касается Уильяма Шекспира, то здесь русская традиция оказалась совершенно права, поскольку фамилия ростовщика из Стратфорда, оставшегося в истории по иронии судьбы, именно так по-английски и произносится, поскольку пишется Shakspeare, т.е. без гласной в середине, что «закрывает» предыдущий слог и не позволяет читать букву A как «эй». Современные сторонники стратфордской теории на этот любопытный факт стараются внимания не обращать, но городские архивы, в отличие от них, не врут… Так вот, переход от thou к you и наоборот на протяжении одного диалога весьма красноречиво отражало изменение отношения собеседников друг к другу. Причём, если Ромео уже во втором разговоре с Джульеттой обращается к ней thou, чем выказывает своё чувство, а она продолжает ещё некоторое время говорить ему you, то обратный переход – от you к thou – подразумевал, что говорящий осерчал или обиделся на собеседника и теперь считает его ниже себя. Точно как у нас до сих пор. Чего напрочь лишены нынешние англосаксы. В связи с английским thou надо знать ещё вот что… Во-первых, объектный падеж от него был thee (тебя), притяжательный thy или thine (твой). Во-вторых, хорошо, что нынче его в английском языке нет, поскольку его использование требовало знания соответствующего спряжения глаголов. Например, глагол «знать» (know) в форме «ты знаешь», выглядел как thou knowest, а в форме «ты знал» - thou knewest; глагол «делать» (do) в настоящем времени выступал в формах thou dost или thou doest, а в прошедшем – thou didst; самый сложный английский глагол «быть» (be) в настоящем времени мог быть thou beestили thou art, а в прошедшем – thou wast или thou wert. Даже «ключик» к будущему времени, глагол will, рядом с thou становился wilt. А вы говорите «Современный английский – сложный»… Итак, вот вам несколько примеров вышеперечисленных употреблений (о значениях попробуйте догадаться сами): Гамлет (сын) говорит отцу (призраку): Whither wilt thou lead me? Призрак (отец) отвечает Гамлету (сыну): Lend thy serious hearing Джульетта говорит Ромео (два любовника): Thou needest not to be gone Ромео ей отвечает: So thou wilt have it so Паламон (из «Двух богатых родичей») говорит Аркиту (брат брату, причём оба – племянники короля): I thank you На что тот ему отвечает: I would hear you still Гамлет (принц) говорит Горацио (другу): Thou art e’en as just a man А тот (друг) отвечает (принцу): At your service Орландо (из «Как вам это понравится») говорит Адаму (слуге): As thou sayest А тот (слуга) ему (хозяину) отвечает: Your brother Уже упомянутый Паламон, считая брата предателем, резко переходит на «ты»: Thou art a traitor А тот пытается сдерживаться и остаётся на «вы»: Why are you moved thus? Но в итоге тоже теряет терпение и говорит: Thou darest not Гамлет говорит Офелии (ласково): Go thy ways to a nunnery … а заподозрив неладное: Where’s your father? Не знаю, как вам, а мне эта архаика нравится гораздо больше, нежели сегодняшнее ни к чему не обязывающее выканье… ИСТОЧНИК: Сайт репетитора по английскому языку в Москве

Когда мы изучаем английский язык сегодня, для согласия и отрицания нам в принципе достаточно знать наречия yes и no, а при более внимательном подходе – их разговорные варианты, как то yeah или yep и nope соответственно. Поскольку, как было замечено задолго до нас, язык в своём развитии стремится к упрощению, нам остаётся только порадоваться тому, что мы не родились лет так на 500 раньше. Потому что тогда учебники английского языка были бы гораздо толще, а грамматика – сложнее. Судите сами… Персонажи пьес, входящих в литературный проект «Шекспир», используют yes и no исключительно в тех случаях, когда предыдущее высказывание (чаще всего – вопрос) содержало отрицание. Вспомним «Гамлета» (в буквальном переводе): Then saw you not his face? (Так значит, ты не видел его лица?) O yes, my lord (О да, милорд) But do not go with it (Но так не уходи) No, by no means (Нет, ни в коем случае) Легко заметить, что здесь yes используется скорее не как «да», а как отрицание отрицания, тогда как no – в качестве согласия с отрицанием. Если же предыдущее высказывание было утвердительным, вернее, не было отрицательным, использовались формы yea и nay. Из того же «Гамлета»: Remember thee? (Ты помнишь?) Yea, from the table of my memory / I’ll wipe away all trivial fond records (Да, со скрижали моей памяти / Я сотру все мелкие нежные записи) Why seems it so particular with thee? (Почему это кажется тебе столь особенным?) ‘Seems’, madam? Nay, it is («Кажется», мадам? Нет, оно такое и есть) XVII век, когда впервые был опубликован тот же «Гамлет», застал конец вышеописанного правила. Наречия yes и no уже стали выходить за прежние узкие рамки и использоваться шире. Использование же yea и nay сузилось до усиления выразительности высказывания. Сегодня их до сих пор можно встретить в некоторых региональных диалектах. Тот же «Гамлет» (за перевод которого мне, как вы уже поняли, не терпится взяться) даёт нам примеры этого наметившегося сосуществования обеих традиций. Обратите внимание на то, что в предваряющих фразах отсутствует отрицание: I am sorry they offend you, heartily. (Мне жаль, что они вас обижают, искренне) Yes, faith, heartily (Да уж, искренне) Good my lord, tell it (Добрый милорд, расскажите) No, you will reveal it (Нет, вы это откроете) Have you given him any hard words of late? (Вы в последнее время его журили?) No, my good lord (Нет, мой добрый лорд) Там же в качестве согласия используется ныне архаичная форма ay (иногда она писалась как aye): Is it a custom? (Таков обычай?) Ay, marry, is’t (Да, клянусь) А вот показательный диалог Гамлета и Розенкранца, в котором мы видим смешение отрицаний: Hamlet: Are they so followed? (Им так же следуют?) Rosencrantz: No, indeed are they not. (Нет, отнюдь не следуют) Hamlet: How comes it? Do they grow rusty? (Отчего же? Они ржавеют?) Rosencrantz: Nay, their endeavour keeps in the wonted pace. (Нет, их устремления идут обычным шагом) Кроме того, все упомянутые выше наречия могли использоваться и не по прямому своему назначению. То же nay, например, часто употреблялось просто как привлечение внимания собеседника: Nay then, I have an eye of you (Тогда держитесь, я за вами наблюдаю) Интересно, насколько же «шекспировским» и архаичным должен выглядеть для англичанина русский язык, в котором тот же отрицательный ответ может строиться из обоих наречий сразу (сдобренных неопределённой интонацией): - Ты знаешь английский? - Да нет… ИСТОЧНИК: Сайт репетитора по английскому языку в Москве

Любителям лингвистических задачек предлагаю рассмотреть коротенький фрагмент «Ромео и Джульетты», когда тупая няня приходит к Джульетте, с волнением ожидающей первую брачную ночь, и сообщает, что Ромео – покойник. Джульетта, разумеется, приходит в ужас и говорит буквально следующее: What devil art thou that dost torment me thus? This torture should be roar'd in dismal hell. Hath Romeo slain himself? Say thou but 'I,' And that bare vowel 'I' shall poison more Than the death-darting eye of cockatrice. I am not I, if there be such an 'I'; Or those eyes shut that make thee answer 'I.' If he be slain, say 'I'; or if not, 'no.' Brief sounds determine of my weal or woe. В грубом подстрочном переводе это означает примерно вот что: Какой же ты дьявол, что так меня мучаешь? Эту пытку следует прорычат в зловещем Аду. Ромео сам себя убил? Скажи лишь «да», И этот короткий гласный (а в русской версии, «слог») «да» даст яда больше, Чем смертельный взгляд василиска. Я не я, если последует такое «да» Или те глаза закрыты, что вынудит тебя ответить «да». Если он убит, скажи «да». Если же нет – «нет». Короткие звуки определят мою радость или печаль. Вот такие не слишком поэтические причитания. Рифмы в оригинале, как вы заметили, по сути, нет вплоть до двух последних строчек – no/woe. Что касается нескольких случайных окончаний на “I”, то спешу пояснить, что это вовсе не современное английское местоимение I (я): так в елизаветинское время записывалось «да», которое теперь можно встретить в исторических романах как Ay. Обратите на этот момент внимание, потому что он нам весьма пригодится для понимания разгадки. Итак, за переводческое перо берутся классики жанра, и получается у них следующее: Радлова (1934): Что ты за дьявол, что меня так мучишь? От этой пытки взвыли бы в аду! Убил себя Ромео? "Да" скажи - И этот звук отрадней будет мне, Чем смертоносный василиска взгляд. Я уж не я, коль это "да" ты скажешь. Глаза закрылись, о которых "да"? Убит он? "Да" скажи. А нет, так "нет". Лишь звук один решит - печаль иль радость! Щепкина-Куперник (1941): Что ты за дьявол, что меня так мучишь? От этой пытки ад бы застонал! Ромео сам себя убил, скажи? Одно лишь «да» – и этот слог короткий Скорей меня убьёт, чем смертоносный Взор василиска. Если он убит, Ответь мне «да», а если жив, – так «нет». Всю жизнь решит короткий твой ответ! Пастернак (1942) Зачем ты мучаешь меня, чертовка? От этой пытки взвыли бы в аду! Итак, Ромео сам с собой покончил? Да или нет? Меня такое "да" Убьёт вернее взгляда василиска. Одно такое "да" и я - не я И больше никогда собой не буду. Ответь мне: да иль нет, и слов не трать, Чтоб осчастливить или доконать. Комментировать принципиально не буду. На вкус и цвет, что называется… Только прежде чем делать выводы, давайте приглядимся к английскому тексту и заметим, что за обещанная лингвистическая задачка в нём таится. Насчёт I в значении «да» мы уже сказали. Кстати, если вдруг кто не в курсе, звучит оно как «ай». А ведь Эдвард де Вер (или другие участники проекта «Шекспир») писали, как мы знаем, свои пьесы не для чтения. Читали их, по сути, лишь актёры. Они писались для произношения со сцены и слушания зрителями. Поэтому приглядитесь к 5-й, 6-й и 7-й строчкам оригинала, и вы сразу же увидите, что по совпадению в звучании к повторяющимся «да» (I) и «я» (I) добавляются ещё и «глаза» (eye). Джульетта в полнейшем смятении и выплёскивает на слушателя целый поток каламбуров, который на тонком подсознательном уровне окрашивает её речь не только поэтическими красками, но и заставляет нас с вами тоже запутаться и смутиться. Играть в русском переводе на «да», «я» и «глаз», согласитесь, сложновато. Хотя, постойке-ка! Ведь оригинал (полностью проигнорированный в данном смысле переводчиками) сам протягивает нам руку помощи в виде слова poison (яд). Взгляд василиска ядовит! То есть, в нем много яда, иначе говоря, я-да. А тут ещё в самом начале Джульетта упоминает загробный мир hell, который всеми однозначно понимается как Ад. Что у нас получается в итоге? Если выбрать правильные падежи, то русский язык может ничуть не хуже забраться под корку: я – да – яда – Ада – взгляда. Ну-ка, ну-ка, а что в таком случае получится у нас с вами? Крэкс-фэкс-пэкс! Полюбуйтесь: Ты дьявол, раз меня так истязаешь? Такие муки слышат своды Ада! Себя убил Ромео? «Да» скажи лишь, И в слоге «да» найду я больше яда, Чем в смертоносном взгляде василиска. Да я без яда сгину, если «да» И если нет в глазах живого взгляда. Убит он – «да» скажи, а нет – так «нет». Короткий звук, а дальше тьма иль свет. ИСТОЧНИК: Сайт репетитора по английскому языку в Москве

Как вы, наверняка, знаете, английский язык давно утратил какое-либо внешнее выражение рода. Очень даже может быть, что именно это чисто грамматическое явление привело к такому быстрому и лёгкому захвату англосаксонских умов подсудной в нормальных странах педерастией. Любой юноша может битый час рассказывать своим родителям о новой подруге (my friend), а когда к ужасу семейства эта приглашённая на день рождения «подруга» окажется с усами и бородой, поздно будет удивляться и ломать руки, мол, почему ты нас не предупредил. В ответ сын скажет: «Блин, а вы меня и не спрашивали». Поэтому, даже знакомясь во дворе с хозяевами собак, всегда стоит первым делом поинтересоваться Is it he or she? Потому что назвать питомца средним родом (it) там по-прежнему гораздо страшнее, чем жениться на мужчине… Но это, как вы поняли, была лишь присказка. В трагедии «Ромео и Джульетта» я нежданно-негаданно натолкнулся на одно весьма политически сложное место. Представьте себе: 4-й акт, 5-я сцена, няня приходит будить Джульетту к свадьбе, а та уже приняла зелье брата Лоренцо и окоченела, как труп. Сбегается всё семейство Капулетти, ужас, кошмар, хотели праздника, а получили похороны, что же делать и т.п. Приходит и потенциальный жених, граф Парис, по совместительству племянник старика Капулетти. Ему тоже обидно. Вообще всё как-то не так пошло… В английских школах (я имею в виду школы Британщины, США и т.п.) ученикам это место часто предлагают для «разбора полётов», а именно, для того, чтобы они проанализировали реакцию няни, госпожи Капулетти, её мужа и Париса. Если порыться в интернете, можно почерпнуть по этому поводу немало интересного. А суть литературной проблемы вот в чём. Герои трагедии говорят буквально следующее (реплики няни и матери Джульетты я ради экономии места опущу): Paris: Beguil'd, divorced, wronged, spited, slain! Most detestable Death, by thee beguil'd, By cruel cruel thee quite overthrown! O love! O life! not life, but love in death! Capulet: Despis'd, distressed, hated, martyr'd, kill'd! Uncomfortable time, why cam'st thou now To murther, murther our solemnity? O child! O child! my soul, and not my child! Dead art thou, dead! alack, my child is dead, And with my child my joys are buried. Подстрочно умышленно переводить не буду, а лучше дам вам прочитать «классические» переводы. Обратите пристальное внимание на первую строку в каждом из высказываний: Радлова: Парис. Обманут, разведён, убит, поруган! Смерть мерзкая, тобою я обманут! Тобой, жестокой, я совсем унижен! Любовь, о жизнь! Не жизнь - любовь мертва! Капулетти. Истерзан я, измучен и убит. Несчастный час, зачем пришел сюда, Чтобы убить, убить, убить наш праздник? Дитя, дитя! Душа, а не дитя! Ты мёртвая, ты мёртвая, малютка! С тобой навек моя погибла радость! Щепкина-Куперник: Парис. Обманут, разведён, сражён, убит! Смерть гнусная, обманут я тобою! Жестокая! Сразила ты меня! Любовь моя! О жизнь моя! Но нет — Не смерть, а лишь любовь и после смерти! Капулетти. Поруган, оскорблён, казнён, убит! Ужасное несчастье! Для чего ты Пришло, – чтобы убить, убить наш праздник? Дитя мое, дитя! Душа моя! Ты больше не дитя мое! Мертва! Увы, она мертва, и вместе с нею Вся радость сердца умерла навек. Пастернак: Парис. Я разведён, обманут, втоптан в грязь! Как низко, смерть, меня ты обманула, Как превратила в полное ничто! О жизнь моя! О прелесть! Капулетти. Я раздавлен, Осмеян, искалечен, умерщвлён. Зачем пришло ты, бедственное время, Наш долгожданный праздник убивать? Моей душой, а не моим ребёнком Была она, и вот она мертва. А без души что все мои отрады? Как видите, авторы переводов совершенно единодушны: оба мужчины убиваются в большей степени не по поводу кончины будущей жены и бедной дочери, а по поводу крушения собственных планов. Спрашивается: чего же здесь анализировать, всё и так ясно, эгоистов даже могила (чужая) не исправит… Однако давайте ещё раз посмотрим на первые строчки оригинала - beguil'd, divorced, wronged, spited, slain у Париса и despis'd, distressed, hated, martyr'd, kill'd у Капулетти. Это всё – причастия. Причём совершенно бесполые. А на русский язык нужно обязательно переводить их в том или ином роде, иначе нельзя. Вот и приходится выбирать: сказать «разведён» или «разведена», «убит» или «убита». Чувствуете подвох? Именно поэтому те же английские школьники (а вместе с ними и серьёзные шекспироведы, читающие подобные вещи в подлинниках, а не в ущербных переводах) разделились в своих оценках происходящего. Некоторые, действительно, понимают это место так же, как наши переводчики, и ругают отца и жениха. Однако многие воспринимают эти реплики, как крик души, полный жалости к несчастной тринадцатилетней девочке – это она «разведена», это её «убили», а вовсе не их самих. О как! И что делать? Как же всё-таки перевести эту «бесполость» эпитетов на требовательный русский язык, чтобы сохранить многозначность оригинала и не отнимать хлеб и энигму у русскоязычных шекспироведов? Не знаю, кто как, а я увидел единственный способ: воспользоваться пафосностью ситуации, когда герои выкрикивают короткие слова, выражая тем самым своё смятение, и превратить эти слова из причастий… в существительные, адресованные кому угодно. ПАРИС: Обман, развод, бесчестие, убийство! Мерзавка Смерть, с тобой пришёл обман! Твоя, твоя жестокость всё разбила! Любовь и жизнь! Не жизнь – любовь во смерти! КАПУЛЕТТИ: Презренье, зло, страдание, гоненье! Неурочный час, зачем ты наступил И праздник наш так страшно уничтожил? Душа моя, но не моё дитя! Мертва, мертва! Моё дитя скончалось, И с ней в могилу жизнь моя сойдёт…

Решил сегодня для особенно любознательных читателей приоткрыть дверь поэтической кухни. А заодно продемонстрировать вопиющий пример безобразного отношения некоторых именитых «переводчиков» к оригиналу. Представьте, что вы дочитали «Ромео и Джульетту» до того места в 4-й сцене 1-го акта, где Ромео с друзьями собирается без приглашения пожаловать на пирушку к своим врагам, Капулетти, только затем, чтобы, рискуя жизнью, повидаться со своей возлюбленной Розалиной, которая приходится племянницей старику Капулетти. Он пока не знает, что его там подстерегает ещё более сильное чувство – к дочери старика, Джульетте… В оригинале мы читаем буквально следующее (подчеркнуты рифмы): Romeo: A torch for me! Let wantons light of heart Tickle the senseless rushes with their heels; For I am proverb'd with a grandsire phrase, I'll be a candle-holder and look on; The game was ne'er so fair, and I am done. Mercutio: Tut! dun's the mouse, the constable's own word! If thou art Dun, we'll draw thee from the mire Of this sir-reverence love, wherein thou stick'st Up to the ears. Come, we burn daylight, ho! Romeo: Nay, that's not so. Mercutio: I mean, sir, in delay We waste our lights in vain, like lamps by day. Take our good meaning, for our judgment sits Five times in that ere once in our five wits. Если делать ненавистный мне подстрочник (а любой подстрочник убивает оригинал наповал, поэтому я прибегаю к нему лишь в данном примере, тем более что он позволит нам с вами увидеть подлинные ребусы шекспировского слога), так вот, если обратиться к подстрочнику, то диалог выглядит примерно так (в скобках я даю пояснения): Ромео: Факел мне! Пусть игривый (он же «распутный») свет сердца Пощекочет каблуками бесчувственный камыш (которым в старину выстилали полы вместо ковров) Поскольку я защищён (так понимают современные английские исследователи причастие poverbed от несуществующего глагола proverb, тогда как на самом деле proverb означает «поговорку») дедовской фразой, То буду факельщиком (то есть «подсвечником», то есть «пособником») и буду наблюдать; Эта игра никогда не была такой прекрасной (или «честной»), и я закончил. (Вероятно, Ромео тем самым имеет в виду, что уходить «из большого спорта» надо на пике карьеры) Меркуцио: Эй! (междометие tut выражает нетерпение или неодобрение) серой бывает мышь (здесь важнейшая игра одинаково звучащих слов: done (закончил), dun (мышиный цвет), а также dun – «лошадь мышастой масти» или даже «кредитор») по собственному признанию констебля (упоминание которого английские исследователи никак объяснить пока не могут)! Если ты лошадь, мы вытащим тебя из трясины (имеется в виду старинная рождественская забава, когда посреди зала клали тяжеленное бревно – Dun – и несколько команд должны были вынести его наружу, то есть условно из болота) Этой так называемой любви, в которой ты завяз По самые уши. Пошли, мы жжём дневной свет, вперёд! Ромео: Нет, это не так! Меркуцио: Я хочу сказать, сэр, что из-за промедленья Мы зря тратим наши огни (в смысле «факелы»), как лампы днём. Воспользуйся нашим добрым советом, поскольку наше суждение находится Пятикратно в том, что когда-то было в наших пяти чувствах (хотя вообще-то под five wits в те времена подразумевались не столько нынешние обонянье, осязанье и т.п., а «общее остроумие», «воображение», «фантазия», «суждение» и «память»). Итого в сухом остатке мы имеем 14 строк и среди них 4 пары рифм. А теперь самое интересное и грустное. Загляните в растиражированный «классический» перевод Пастернака. Вот как рассмотренный нами фрагмент получился у него: Ромео. Дай факел мне. Пусть пляшут дураки. Половики не для меня стелили. Я ж со свечой, как деды говорили, Игру понаблюдаю из-за плеч, Хоть, кажется, она не стоит свеч. Меркуцио. Ах, факельщик, своей любовью пылкой Ты надоел, как чадная коптилка! Стучись в подъезд, чтоб не истлеть живьём. Мы днём огонь, как говорится, жжём. Вероятно, Борис Леонидович посчитал, что 5 строк про какую-то там дурацкую игру слов done-dun, про мышь, про констебля, про вытаскивание Ромео из болота любви можно запросто отбросить. И пусть русские шекспироведы ищут потом, что английский автор имел в виду под словом «коптилка», какие «подъезды» были в тогдашний Англии, а тем паче в Вероне, был ли во фразе «истлеть живьём» намёк на Джордано Бруно и прочее, и прочее… Теперь, надеюсь, вы на личном опыте и с небольшой подсказки убедились в том, что иностранная классика порой (увы, практически всегда) лишь отдалённо напоминает оригинал и что даже «классический» перевод никоим образом не может быть основой для суждения о литературных достоинствах первоисточника. На всякий случай, чтобы хоть отчасти подсластить пилюлю, приведу в заключении своё видение этого отрывка: Ромео: Эй, факел мне! И пусть огонь сердец Камыш бездушный топчет каблуками. Укроюсь я за древней поговоркой, Держать свечу, взирать – вот мой удел. Снискал победу – так уйди от дел. Меркуцио: «Уйти от дел»? Так говорят констебли! Коль по уши завязнул ты в трясине Как бы любви, мы вытащим тебя. Пошли, мы превращаем солнце в мрак. Ромео: Нет, всё не так. Меркуцио: В задержке прока нету! Как не помочь свечой дневному свету! Поверь сужденью разумов пяти. Пять чувств едва ль дадут к нему прийти. ИСТОЧНИК: Сайт репетитора по английскому языку в Москве

Дэвид и Бэн Кристал рассказывают и, главное, показывают, как звучал английский язык XVII века, язык, который сегодня принято называть "языком Шекспира".

Продолжая тему поэтической кухни, давайте бросим не слишком пристальный взгляд на творчество одного из столпов английской литературы и английского языка в целом, каким был человек (или даже группа товарищей), подписывавшийся псевдонимом «Потрясающий Копьём» (shake + spear). В том, что к реальному персонажу, никогда не выезжавшему за пределы Англии, не умевшему толком писать и предусмотревшим в завещании всё до последней ложки, но не упомянувший ни одного рукописного листка, автор «Гамлета», «Ромео и Джульетты», сонетов и т.д. никакого отношения не имеет, лично я нисколько не сомневаюсь (особенно после визита в дом «того самого Шекспира»), а потому ни в чём убеждать вас не буду и вообще не стану об этом рассуждать. Гораздо интереснее мне представляется вопрос, отчего же «Шекспира» (как брэнд) считают таким сложным. Причём не столько мы с вами, сколько сами англичане и американцы (а также прочие австралийцы, новозеландцы и т.п.). Как вы уже могли понять из моих мыслей насчёт перевода поэзии, нашему вниманию в этом случае предлагается отнюдь не Шекспир, а его более или менее схожее переложение на русский язык. Это почти то же самое, что почитать хвалёный набоковский перевод «Евгения Онегина» на английский. Тем, кто никогда его не видел, поясню: это просто пересказ строчка за строчкой, без соблюдения размера и рифмы. Набокова я люблю, но, увы… Вернёмся к Шекспиру. Пока не устареет тот язык, которым стилизовали Шекспира уважаемые (без иронии) переводчики прошлого века, мы с вами будем читать и понимать его легко и просто. В русском Шекспире нет сложности. Как нет в нём почти и самого Шекспира. А теперь давайте разбираться по порядку. Разумеется, в англоязычном мире, как и у нас в отечестве, хватает дебилов, которые никогда в руки не только Шекспира, но и вообще книжку тяжелее комиксов (в лучшем случае) не брали. Речь не о них. Меня очень порадовал один американский профессор, который, рассуждая об истории английского языка и обращаясь к студентам-соотечественникам, честно признался, что плохо понимает Шекспира. Он сказал примерно следующее: «Довольно претворяться, что, сидя в зале и глядя на сцену, мы понимаем всё, что говорят шекспировские персонажи. Это не так. Мы не знаем многих звучащих со сцены слов, а если и знаем, то не всегда в том значении. Нам приходится привыкать к устаревшим формам глагола. Нас сбивает вольный порядок слов в предложении…». Если вам будет досуг, можете сами поискать в Интернете переводы Шекспира на… английский язык. На современный английский, разумеется. Прелюбопытнейшая, надо сказать, штуковина. Теряется всё очарование оригинала напрочь, но зато Дэвидам и Сарам становится понятен смысл фраз. В чём же дело? Что имел в виду в своей тираде уважаемый профессор? Первое, о чём всегда надо помнить, читая Шекспира, это как раз то, что для чтения его пьесы не предназначались. А предназначались они для того, чтобы их озвучивали актёры. Публика же, соответственно, должна была воспринимать всё на слух. Поэтому, если, скажем, Шекспиру хотелось выделить какие-то слова, подчеркнуть их интонационно, он что делал? Правильно – поплёвывал на порядок слов и расставлял их так, как ему больше хотелось. Ничуть не хуже Пушкина или Твардовского. Для нынешнего англосакса это почти дикость. Представьте, чтобы он вдруг получил возможность сказать «Я ел бутерброд» аж шестью различными способами: I ate the sandwich. I the sandwich ate. Ate the sandwich I. Ate I the sandwich. The sandwich I ate. The sandwich ate I. Из которых, как вы понимаете, «правильным» по нынешним меркам является только первый. Одного порядка, разумеется, мало. Важны и сами слова. Почему-то считается, что около 95% слов из словаря Шекспира – те же, что мы используем сегодня. Вероятно, в этом есть правда, но не вся. Дело в том, что «Шекспир» сам ввёл в оборот порядка 3000 новых слов, которые нам кажутся «исконными». Хотите, назову несколько? Вот полюбуйтесь: champion, critic, dawn, elbow, eyeball, hint, label, lonely, marketable, Olympian, undress, torture, и даже такое, которое известно всем фанатом компьютерных игр, как unreal. Причём в Интернете можно найти сайты, где эти и многие другие им подобные слова приводятся не просто списком, а с указанием, где впервые их «Шекспир» упомянул. Скажем, слово elbow (то есть «локоть») впервые прозвучало в «Короле Лире». Кто бы мог подумать! Если человек вводит в обиход 3000 слов, то сколькими же он пользуется? В случае «Шекспира» лексический запас превышает 29 000 слов. Много это или мало? У Пушкина он составлял порядка 22 000 слов. Чтобы читать современных английских авторов без словаря, достаточно знать тысяч 5-6. Про отечественных я не говорю. Вот и считайте… Многие слова шекспировского времени вышли из употребления. Если не сами слова, то их значения. А ведь слово и его значение – две большие разницы. Почему мы с вами рано или поздно приходим к заключению, что общаться по-английски с итальянцами, французами или японцами проще, чем с англичанами или американцами? Да потому что мы, не носители, пользуемся обычно основными, первым или вторым, значениями. А носитель может использовать это же слово в его 6-м или 10-м значении и оставит нас не у дел. Велико заблуждение, будто английский язык беден, особенно если сравнивать с русским. Можете провести эксперимент. Загадайте любое русское слово, будь то существительное, прилагательное или глагол. Возьмите какой-нибудь большой русско-английский словарь. Я пользуюсь электронным «Lingvo». Готов поспорить, что из 10 слов у 9 будет больше одного соответствия в английском. Причём если вы проведёте эксперимент в обратную сторону, результат получится примерно тем же самым… Поскольку «Шекспир» писал для сцены, многие его слова оказывались записанными не совсем так, как того требовали бы нынешние правила. Например, вместо it is он пишет 'tis, вместо over - o'er, вместо never - ne'er, вместо ever - e'er или ere, вместо often – oft и так далее. Выше я упомянул о словах, вышедших из употребления как таковых или в определённом значении. Вот вам несколько примеров, взятых из «Шекспира». Сегодня мы ко всем обращаемся на You. Переводчики фильмов и книг вольны интерпретировать его и как «вы» и как «ты» в зависимости от ситуации. У «Шекспира» сплошь и рядом встречается Thou, то есть именно «ты». Сейчас в случае, когда мы воскликнем «Ничего себе!», англичанин скажет No kidding, а «Шекспир» писал Forsooth. Мы раньше говорили «Ух ты!». Теперь наши ЕГЭ-шники на буржуйским манер приучаются выдавливать Wow, а у «Шекспира» читаем Marry! или By my faith. То, что сегодня Darn it! (Чёрт!), тогда было Alack, Alackaday, Alas, Fie или, вероятно, не слишком приличное Out upon it! Всем нынче известное Maybe тогда могло принимать обличие нормандского Perchance. «Обманывать» мы сегодня знаем как lie или cheat, а тогда это было forswear. Слово betimes могло заменять такие разные по значению выражения как soon (скоро), very early (очень рано) или даже in time (вовремя). Сегодня все (кто хочет) знают слово tomorrow (завтра), а ещё недавно, несколько сотен лет назад «Шекспир» использовал в этом значении лишь его часть – morrow. Предлог to прилип к нему позже. В заключении нельзя не упомянуть, что со временем менялась и произносительная норма. Если вам посчастливилось учиться тогда, когда учителя ещё не боялись упоминать Пушкина и Лермонтова, то вы наверняка обращали внимание на то, что какое-нибудь прилагательное «окрыленный», которое сегодня мы произносим «окрылённый» (это же чудо, что на клавиатуре до сих пор сохранилось многострадальное «Ё»!) легко рифмовалось со словом «Вселенной». У «Шекспира» также можно найти немало подобных казусов, когда, например, love (лав, «любовь») рифмуется с prove (прув, «доказывать»). Правда, на этот счёт у меня есть подозрение, что здесь мы имеем дело с западной поэтической традицией, когда рифмуется не звучание, а именно написание, но, как я уже упоминал выше, к «Шекспиру» это не относится – он писал для голоса, а не глаз. Вот несколько моих сумбурных мыслей по существу вопроса. Я же обещал лишь беглый взгляд. Если кому есть что добавить, не стесняйтесь, пишите!