(1)Порой мне с удивительной ясностью вспоминаются вечера моего раннего
детства. (2)Наша большая даже по тем временам семья — двое детей, мама,
бабушка, тетя, ее дочь и кто-то еще — жила на паёк отца и на его более чем
скромную командирскую зарплату в тесном домике на Покровской горе, где ни
у кого не было своей комнаты и никто, кроме меня, не спал в одиночестве.
(3)При домишке был огород, которым занимались все, потому что речь шла о
хлебе насущном. (4)И я знаю, как горят ладони, обожжённые свежевыполотой
травой, с того трепетного возраста, которому уступают места в метро даже
мужчины.
5)Так вот, о вечерах. (6)Осенних или зимних, с бесконечными сумерками и
желтым кругом керосиновой лампы. (7)Отец сапожничает, столярничает или
слесарничает, восстанавливая и латая. (8)Мать и тетка тоже латают, штопают или перешивают. (9)Бабушка, как правило, тихо поскрипывает ручной мельницей,
размалывая льняной или конопляный жмых, который добавляют в кулеш,
оладьи или лепёшки, потому что хлеба не хватает. (10)Сёстры — Галя и Оля —
попеременно читают вслух. (11)А я играю тут же, стараясь не шуметь. (12)Это
обычный вечерний отдых. (13)И никто из нас и не подозревает, что можно
развалиться в кресле, вытянув ноги, и, ничем не утруждая ни единую клеточку
собственного мозга, часами глядеть в полированный ящик на чужую жизнь,
будто в замочную скважину. (14)Для всех нас искусство — не только в процессе
производства, но и в процессе потребления — серьёзный, исстари особо
уважаемый труд. (15)И мы ещё не представляем, что литературу можно
воспринимать глазея, зевая, закусывая, выпивая, болтая с соседкой. (16)Мы ещё
с благоговением воспринимаем СЛОВО. (17)Для нас еще не существует понятия
«отдых» в смысле абсолютного безделья. (18)И человек, который не трудится,
заведомо воспринимается с отрицательным знаком, если он здоров и
психически полноценен.
(19)В «Толковом словаре» Даля нет существительного «отдых», есть лишь глагол
«отдыхать». (20)И это понятно: для народа, тяжким трудом взыскующего хлеб
свой, отдых был чем-то промежуточным, сугубо второстепенным и
несущественным. (21)Отдых для русского человека — равно крестьянина или
интеллигента — всегда выражался в смене деятельности в полном соответствии
с научным его пониманием.
(22)Я вырос в семье, где господствовал рациональный аскетизм: посуда — это то,
из чего едят и пьют, мебель — на чем сидят или спят, одежда — для тепла, а дом
— чтобы в нём жить, и ни для чего более. (23)Любимым присловьем моего отца
было: «Не то важно, из чего пьёшь, а то — с кем пьёшь». (24)Из этого вовсе не
следует, что отец «закладывал за воротник»: он не чурался рюмочки, но до
войны — только по праздникам, а после оной — ещё и по воскресеньям. (25)Он
был беспредельно жизнелюбив и столь же беспредельно гостеприимен, но
глагол «пить» подразумевал для него существительное «чай». (26)Хорошо, если
с мамиными пирогами, но пироги случались не часто.
(27)Принцип рационального аскетизма предполагает наличие необходимого и
отсутствие того, без чего спокойно можно обойтись. (28)Правда, одно
«излишество» у нас все же было: книги. (29)Отца часто переводили с места на
место, и мы привыкли собираться. (30)Все переезды, как правило, совершались
внезапно, громом среди ясного неба. (31)Отец приходил со службы, как обычно,
и не с порога, не вдруг, а, сняв сапоги, ремни и оружие, умывшись и сев за стол,
припоминал, точно мимоходом: «Да, меня переводят. (32)Выезжаем
послезавтра».
(33)И начинались сборы, лишённые лихорадочной суматохи, потому что каждый
знал, что делать. (34)Мне, например, полагалось укладывать книги. (35)Возникла
эта особая ответственность, когда я был ростом с ящик, но и тогда никто не
проверял моей работы: родители старомодно считали, что недоверие унижает
человеческую личность.
(36)Это-то я теперь понял, что они так считали, а тогда, кряхтя и сопя —
фолианты встречались! — осторожно снимал книги с полок, волок их к ящикам и
старательно укладывал ряд за рядом. (37)И дело даже не в том, что мне
доверяли упаковывать единственную ценность не только нашей семьи, но и
вообще всего человечества, как я тогда сообразил, — дело в том, что я
физически, до пота и ломоты в неокрепших мускулах ощущал эту великую ценность. (38)Я по детскому, первому, а следовательно, и самому прочному
опыту узнал, сколь весом человеческий труд, завещанный людям на века. (39)И,
становясь перед книгами на колени — иначе ведь не упакуешь, — я ещё
бессознательно, еще не понимая, но уже чувствуя, становился на колени перед
светлыми гениями всех времен и народов.
(40)…Кажется, я так и остался стоять на коленях перед Литературой.
(По Б. Л. Васильеву *)
*Борис Львович Васильев (1924—2013) — русский писатель. Лауреат
Государственной премии СССР.