№ 89 Первый выпуск, 19 мая

.

Пятница, 19 мая 1995 года

Люди старшего поколения помнят знаменитую в прошлые годы семью журналистов Аграновских. Глава этой семьи А. Д. Аграновский был спецкором «Правды» и часто публиковал свои материалы в самой главной газете Коммунистической партии. В 1937 году родители были арестованы и остались двое мальчишек: Валерий и Анатолий, которые после войны стали известными журналистами. Очерки Анатолия Аграновского, «журналиста №1», более двадцати лет публиковались в газете «Известия» - их читала вся страна. Валерий Аграновский публиковался в «Комсомольской правде», «Огоньке», других толстых и тонких изданиях, автор нескольких пьес и книг.

22 июня 1941 года О войне, в принципе, могут говорить только те (я так полагаю), кто в истинном смысле слова «нюхал порох», если, конечно, пишет не художественную прозу, а документальную да к тому же от первого лица. Увы, порохом мне не пахло все четыре года войны: началась - - мне двенадцать, кончилась - - я получил в тот год паспорт. Опоздал, и не моя в том вина. Хлебнуть, правда, тоже пришлось, но ничуть не больше того, чем нахлебалось все мое поколение. Но это, может быть, - впереди, а сейчас несколько штрихов весьма

личного характера. Раннее утро, я лежу на диване в дачном доме поселка Томилино в совершенно блаженном состоянии, потому что живу невероятно далеко от всего земного, меня окружающего: в руках «Пятнадцатилетний капитан», открытая страница, зовут меня Диком Сандом, я всем существом своим там. Вдруг открывается дверь, входит в комнату моя двоюродная сестра Аня, вернувшаяся со станции, куда ходила в продуктовую лавку, и говорит чужим голосом: «Валя, война!», Помню, я сразу понял ее слова, отложил книгу (кстати, так больше и не открыл "Пятнадцатилетнего капитана» до сих пор, душа не приняла, надо еще подумать, почему, может, слова Они закончили мое детство?), закрыл глаза, и предстал перед моим мысленным взором Толя: убитый, он лежит в снегу. Откуда снег ранним июньским утром - я тоже не знаю. Знаю лишь, что с этого мгновения до самого последнего дня войны я, страдая, боялся за Толину жизнь. Даже ритуал сам собою родился: в книге вместо закладки была фотография брата, ему девятнадцать, он очень красивый, серый костюм, рубашечка-апаш, в кармане пиджака веточка сирени (по всей вероятности, он просто забыл про фото, давая мне «Пятнадцатилетнего капитана»); так вот все четыре года войны я возил фотографию с собой, не расставаясь с ней ни на секунду, а перед сном смотрел на Толю, касался его губами и думал, что стоит мне хоть раз этого не сделать, его жизнь окажется под угро-

зой, он останется на снегу убитым. Мое поколение, как хорошо известно читателю, воспитывалось на "Если завтра война, если завтра в поход…» и других клише, печатавших в нашем сознании чисто пропагандистские представления о том, что «чужой земли нам не надо» (оказалось: «надо», отсюда и Прибалтика, и Бессарабия, и Карельский перешеек, и все это с мировым позором и презрением), зато своей «ни пяди не отдадим" (увы, отдали, и вовсе не пять, а почти всю европейскую часть страны, причем заплатили за это миллионами жизней). Так вот еще один штрих, о котором скажу: как и все мое поколение, я был совершенно уверен, что война кончится нашей победой и очень быстро. В память врезалось одно из первых сообщений с мест боевых действий: немецко-фашистские войска «вошли в соприкосновение с передовыми частями Красной Армии». Отсюда (в моем представлении) и начнется победа: наши вышли в поход, к которому всегда были готовы - держись, Гитлер! Знаменитая сталинская фраза: "на угрозы ответим угрозами, и на газы - газами» реализуется, как в сказке: мгновенно и легко. И последний штрих. От всей войны, если не считать общих тягот, выпавших на долю всего народа, я лично реально слышал (и то лишь несколько раз) гул немецких самолетов, летевших бомбить Москву. Всех нас, учеников 315-й школы, с первого по пятый класс, вывезли из города куда-то под Каширу. Мы прожили там не более недели, каждую ночь просиживая в глубоких земляных траншеях, сверху прикрытых досками и ветками деревьев. Потом выяснилось, что именно над нашими головами шли на Москву эскадрильи немецких самолетов. Причем, встреченные заградительным огнем зениток, расположенных поясом вокруг Москвы, немцы иногда сбрасывали бомбы куда ни попадя, лишь бы сбросить, и приходилось это как раз на наши годоо ловы, Страшно, конечно, было. Сидя в глубокой траншее, мы с Толей Стефановским, помню, тихонечко пели именно тогда ставшую популярной: «Ехал поезд из Тамбова прямо под Москву, я лежу на верхней полке и как будто сплю, а тут со мною по соседству чей-то чемодан, сердце радостно забилось: что-то было там? Та-ра-та-ра-рам. что-то было там.", но когда вдруг кто-то шепотом произносил: «Летят!», и мы действительно слышали заунывный, волнами, гул, о песенке не могло быть и речи: немцы услышат! Та-ра-та-рарам, что-то было там… Вот и вся реальная война для меня, двенадцатилетнего. Через два месяца я уже был с родной тетей и ее семьей в далекой Тюмени: родились и вошли в обиход страшные, спасительные, мучительные, безысходные, бедственные и тоскливые слова - эвакуированный,

эвакуация…

7 июля 1941 года Капитан Госбезопасности Волохову Лейтенант Госбезопасности Еремееву

Прокурору Норильлага Раскопину Один раз я уже обращался к командованию лагеря - - 23 июня сего года. Мой долг - - обратиться вторично. Хорошо понимаю особенность моего положения и трудности, связанные с решением вопроса, и тем не менее буду неустанно твердить: хочу на фронт, на поле непосредственных военных действий, туда, где решается судьба моей родины. Если есть или может быть допущена хоть малейшая надежда на удовлетворение этой просьбы, я обязан напомнить об этом. Не было, нет и не будет никогда у меня родины, кроме СССР. Здесь я родился, вырос, получил знания; здесь я воспитал двух прекрасных сыновей, из которых старший, восемнадцатилетний, сражается уже, вероятно, на фронте; здесь я вступил в партию Ленина-Сталина и больше двадцати лет с честью и гордостью носил высокое имя большевика - как же СССР не моя родина!

Пусть меня пытались лишить этой чести, этого имени, такой родины; пусть меня оклеветали и ввергли в тюрьму. Но теперь, когда приговор по моему делу отменен самой Москвой, кто же попытается отнять у меня Москву - и как же СССР не моя родина!

Знаю, что нет в нашей стране непочетных работ. И в Заполярье можно работать с огромной пользой для родины. Но уже больше четырех лет я не по своей вине не даю того, что мог был дать, да и сейчас по понятным причинам нельзя использовать меня до конца. А надо работать сегодня во сто раз больше, интенсивнее, значи-

тельнее.

-Если я врач - я специалист военно-санитарного дела. В Гражданскую войну я был комиссаром полевого госпиталя, комиссаром санитарной части 12-й армии, комиссаром эвакопункта фронта, инспектором Главного военно-санитарного управления РККА. В 1934 году меня переаттестовали в начальника санитарной службы армии.

Если я журналист - мое перо достаточно остро, чтобы зажигать сердца сограждан. Пятнадцать лет я говорил со страниц любимой печати на понятном родном языке, я не потерял ни знаний, ни огня. Если я боец - мне 45 лет, и жизнь свою я не отдам без боя, я солдат германской войны, я ранен под Ригой в 1914 году и винтовкой владею неплохо.

Я хотел бы, чтобы меня поняли правильно, до

всей глубины вопроса. Я не потому рвусь на фронт, что мне плохо в Норильске. Наоборот, многие могли бы мне позавидовать и завидуют. Я действительно счастлив оказанным мне доверием: сейчас я бесконвойный, вот уже полтора года инспектор Санотдела лагеря, готовится назначение начальником Санчасти 2-го лаготделения протяжением 120 километров - единственный врач-заключенный на такой ответственной работе.

Но я не могу, органически не могу мириться с мыслью, что другие должны защищать мой дом, мою семью, мою родину и меня в том числе. А не я сам. Двадцать лет пробыть в партии большевиков - это все же нечто такое, что навсегда, навечно остается в каждой клетке крови. з/к А. Д. Аграновский

7 июля 1941 года

В этот день, согласно сводке Совинформбюро, в воздушных боях на аэродромах уничтожено 58 самолетов противника; наши потери - 5 самолетов, Идут упорные бои на Островском, Полоцком, Новоград-Волынском, Могилев-Подольском направлениях,

9 июля 1941 года Молодой артист Зиновий Гердт (еще

на двух ногах и без почетных званий) уходит добровольцем на фронт.

19 июля 1941 года Андрей Николаевич Туполев и двенадцать его ближайших сотрудников по ходатайству НКВД на основании постановления Президиума Верховного Совета СССР досрочно освобождаются от наказания со снятием судимости.

16 августа 1941 года Ставка издает знаменитый приказ 270 о том, что командиры и политработники, попавшие к немцам в плен, должны считаться дезертирами, а их семьи подлежат аресту и высылке.

31 августа 1941 года

В Елабуге вешается великая поэтесса Марина Цветаева, муж которой Сергей Яковлевич Эфрон к этому моменту уже арестован.

умышленном умерщвлении М. Горького, a также (по некоторым данным) Лев Мама с сыновьями за несколько Каменев, месяцев до ареста: май 1937 бывший член Политбюро.

13 сентября 1941 год

Судя по дате, поставленной на документе, который я процитирую ниже, мой папа был отправлен из Норильска в Москву на новое расследование. Сначала его везли лихтером (самоходной грузовой баржей), а потом из Красноярска должны были поездом в столицу. Но не суждено. А вот обещанный документ: «Начальнику 2-го лаготделения тов. Лейман. За отличную работу врачу Агграновскому выдать телогрейку 1-го срока носки и один плащ. Прошу принять меры к предупреждению возможного изъятия этих вещей у Аграновского в связи с выбытием его из лагеря и отправкой на этап. Начальник Санотдела Норильлага Золотарев».

Конец сентября

1941 года

А я в Тюмени, в том самом городе, куда во второй половине июля был тайно вывезен саркофаг с телом Ленина, о чем я узнал только 18 апреля 1988 года из «Известий». Поезд спецназначения (паровоз и три вагона) повез «груз», о котором не ведал первый секретарь Тюменского горкома партии, пока сопровождающий тело Ленина профессор Збарский не предъявил ему соответствующие документы, подписанные Молотовым. Саркофаг поместили в старинном здании бывшего реального училища (а ныне сельскохозяйственного института) на первом этаже в дальней комнате. Рядом поселили Збарского с сотрудниками его лаборатории, приехавших с семьями. Охрану внутри здания вели кремлевские курсанты, специально привезенные из Москвы. А наружную охрану - сотрудники тюменских органов безопасности.

На них-то мы, дети, и напарывались, когда бегали по Республиканской улице, параллельной Челюскинцев, на которой жили мы с тетей Гисей: обе улицы, как на водопой, спускались к реке Тура, на которой стояла Тюмень. Помню, по «моей» улице зимой 41-го маршировали в дубленках (один к одному!) солдаты, целыми ротами, они пели громко и хрупкими голосами странную песню: "Эй, комроты, даёшь пулеметы, даёшь батарей, чтобы было веселее!». На льду Туры проходили их учения, а потом, названные «сибирскими дивизиями», эти ребята спасали Москву и Сталинград. К дому по Республиканской № 7 нас близко не подпускали, и мы были уверены, что за сквером, обнесенным оградой, в старинном здании фигурной кирпичной кладки готовят разведчиков.

И были, как ни странно, близки к истине, но только с другой стороны: здесь когда-то учился в сельхозтехникуме знаменитый разведчик Николай Кузнецов. Узнал я об этом тоже позже, как и то, что в бывшем реальном училище в разное время учились Михаил Пришвин и Леонид Красин; кстати, нынешние студенты вряд ли об этом знают, а вот Кузнецов для них «открыт», поскольку именно ему сегодня поставлен перед входом в институт маленький бюст. Осталось сказать о дальнейшей судьбе саркофага и, увы, профессора Збарского. Саркофаг весной 1945 года был тайно перевезен в Москву и установлен в Мавзолее. Доступ к телу Ленина был открыт. Профессора Збарского, который бальзамировал тело вождя, арестовали в 1951 году, он просидел два года в тюрьме, будучи и академиком и Героем труда, был реабилитирован только после смерти Сталина в 1953 году и вскоре умер.

8 октября 1941 года Москва, И. В. Сталину

Прошусь на фронт. С этой элементарной просьбой гражданина я вынужден обратиться лично к Вам, ибо нет, по-видимому, иных путей

ВЕЧЕРНЯЯ МОСКВА

1945 - 1995

разрешить вопрос. Поданные мною до сих пор заявления - 23 июня, 7 июля и 12 сентября - остались без ответа. Вы меня, надеюсь, знаете: я - бывший многолетний работник «Правды», а с 1937 года - заключенный, Сейчас приговор по моему делу отменен Москвой, но формально я еще пока не «гражданин», и в этом трудность разрешения моих настоятельных просьб направить меня в действующую армию. Формально мне еще нельзя доверять винтовку, я не достоин чести.

В данный момент я на лихтере следую этапом из Норильского лагеря в Красноярск и дальше в Москву на переследствие. Но я уже почти месяц в дороге, а до Красноярска тысяча километров. Пройдет, я убежден, еще не одна неделя и не один месяц, пока смогут заняться моим делом. Скорее всего, я просто застряну в одной из пересыльных тюрем. А там - война! Прошу, от всего сердца прошу: помогите мне выполнить священный долг перед Родиной.

A. Аграновский.

В день, когда папа пишет письмо Сталину (непонятно как рассчитывая переправить его), наши войска оставляют город Орел, И отбивают у немцев Ельню. (Маленькая, но победа!) 16 октября 1941 года в Москве, в Лефортове, казнен Сергей Эфрон, всего на полтора месяца переживший свою жену Марину Цветаеву, В эти же дни Москву охватывает паника, принимается решение об эвакуации города.

Семейная хроника времен великой Отечественной

11 сентября 1941 года В подвале Орловской тюрьмы расстреляны 154 человека, приговор по которым вынесен тремя днями раньше, В числе расстрелянных: Мария Спиридонова (левая эсерка), Христиан Раковский (заместитель председателя Госплана СССР), профессор Д. Плетнев, обуви - нен ный в

Ниже публикую мое письмо маме (первое с начала войны) в Долинку Карагандинской области, куда переместились знаменитые женские лагеря (в том числе из Сегежи, где находилась мама). Как они попали в Карагандинскую область, я не знаю: по-видимому, их вывезли в первые дни войны, боясь, что они попадут к немцам или финнам, воевавшим на стороне Германии, а если бы не успели вывезти женщин, их всех расстреляли бы, я в этом уверен. Замечу еще, что название Долинка произносится с ударением на «о», именно так все и помнят и знают это гиблое место, на которое привела

их несчастная «доля». 4 ноября 1941 года Здравствуй, дорогая мамочка! Пишу тебе из Тюмени. Я здесь уже давно, а твой адрес узнал только недавно. Расскажу по порядку. Испытания сдал: получил похвальную грамоту и перешел в 5-й класс. Круглым отличником. Анна Михайловна нас учить больше не должна. Получилось у нас семь человек «круглых», в том числе Толя Стефановский, Лелька Попереченко и я - из мальчиков, а из девочек Белка Холодова и других трое. Мы все говорили Анне Михайловне прощальную речь, каждый отдельно. Родители тоже говорили, Значит, и Толя, В это лето мы решили ехать с тетей Гисей не на Украину, как всегда, а на дачу к Анечке. Там и началась для нас война. Тетя Ася уехала с дядей и Солей в Тюмень и взяли меня. А Толя остался в Москве. 16 октября он с институтом эвакуировался в город Ойрот-Тура. По дороге он заехал в Тюмень: отстал от поезда (эшелона) и побывал у нас два дня. Толя огромный! Он поправился и окреп. Потом он догнал эшелон в Новосибирске и благополучно приехал в Айрот-Туру. Мы получили от него две открытки и письмо. Толя пишет, что город, где он находится, очень красивый. Он лежит в долине, а кругом Алтайские горы. года. Мамочка! Я не задаю тебе вопросов, потому что понимаю: война. Учусь в школе и еще на курсах радистов-операторов. Там все взрослые, а меня приняли, потому что начальником курсов работает жена Лели Бабушкина из Ленинграда - твоего племянника. Ее зовут Лиля. Я учусь уже полмесяца. Хорошо знаю азбуку «морзе» и работаю «на ключе». Память у меня

лучше всех курсантов. Пока все. Крепко целую, Валя.

Мама! Я ошибся. Адрес Толи: Ойротская автономная область, город Ойрот-Тура (а не АйротТура), пединститут им. Карла Либкнехта, Аграновскому А. А. Не унывай, мамочка, будь и сама бодра и нас подбадривай своими письмами, а мы поддержим тебя. Так и дотянем до конца войны, а потом, когда ты будешь в кругу семьи и родни, мы опять будем жить хорошо, и ты, может быть, даже забудешь годы разлуки. Привет тебе от тети, дяди, Сали и всех остальных. Валя.

Эти дни и месяцы мама трудилась в комплексной полеводческой и овцеводческой бригаде своего отделения, К сожалению, этот период ее жизни мне практически неизвестен: мама никогда о нем не вспоминала, не желая, по-видимому, травмировать детей, да и себя тоже. Помню только по ее скупым репликам, что многие женщины-зэки из ее бригады страдали бруцеллезом, но маму Бог миловал, но не уберег от малярии.

У меня остался на руках от того времени весьма впечатляющий документ, который я представляю читателю:

Карлаг НКВД 12 декабря 1941 года Наряд-задание № … ＿ уч. ＿ отд. По бригаде … Место работы Точное описание работ Далее: данные о расч. норме, разряде, расписка за единицу, количество человеко-дней, коне-дней, верблюдо-дней Затем: по норме, принято, количество, процент выработки,

выработано человеко-дней, стоимость по расч. ставкам

Работу задал … ＿ Работу принял ＿

Расчет произвел Нормировал ＿ Проверил＿

Утверд. Нач. участка＿

Бригада (фамилия, имя и отчество, категория, №№ работ, норма, разряд, расценки, выработано, принято, качество, группа до-

вольт.

1. Аграновская Ф. А. 25. Дейнега А. Б.

2. Терикович Н. А. 26. Андрейчук В. М.

3. Дезен А. Э. 27. Дано Е. А.

4. Янкин Ф. Ф. 28. Лизакурова Е.

5. Шувалов П. Р. 29. Калугина В. В.

6. Колобова Л. П. 30. Лисицкая О, Л.

7. Белостоцкая М. В. 31. Мурадова Ц. М.

8. Кац Ф. Ф. 32. Шапаренко П. С.

9. Горчанская Е. 33. Волкович А. М. 10. Вологин В. Т. 34. Пенькова М. С. 11. Сенич Е. М. 35. Карпенко С. Т 12. Кирюшина В. Т. 36. Филиппова В. М. 13. Иванова Н. Н. 37. Алексеев М. С. 14. Лукашев Ф. М. 38. Кузнецова М. Н. 15. Попов П. Ф. 39. Губанова А. П. 16. Измайловская О. А. 40. Петухов В. И. 17. Михайлова Е. В. 41. Кутыркина А. Н. 18. Гусева М. М. 42. Лыков А. И. 19. Гурьянова А. Е. 43. Халепа У. Ф. 20. Рогинская М. М. 44. Реутов П. Р. 21. Алипов М. С. 45. Воронова Д. 22. Кукин Е. М. 46. Лопатченкова Е. 23. Пудовкин В. И. 47. Крылова А. Д. 24. Ершов Д. А. 48. Гасан К. О.

Смоленска.

НКВД

1 спецотдел № 3202

Красноярск

м.п.

НКВД Управление Карагандинского исправительного трудового лагеря Второй отдел № 22/203342

Фамилии читаются, как мемориальный список, выбитый на обелиске братской могилы то ли Отечественной войны, то ли Заксенхаузена, то ли ГУЛАГа, причем буквально каждая прочитывается с таким вниманием, с каким можно искать (и не пропустить!) только близких и родственников. Что ни фамилия, то вопрос: Кац - мужчина или женщина (Федор Федорович? Франц Францевич? Фрида Франковна?), Дано - как странно звучит, Лыков - не из тех ли, кого в «Таежном тупике» описал В. Песков? р - «Олегович» или, возможно, «Озиматович»? Халепа - Ульяна, Устинья, Улия? Судьбы, жиздети, родители, надежды и… пасобственных могилах. Читатель: ищи-

ни, страдания, мятники на те своих, ищите - они здесь! Сердце буквально рвется на части. Имя их - миллионы.

16 марта 1942 года старший следователь СПО, мл. лейтенант госбезопасности Степанов впервые за восемь месяцев нахождения папы в одиночной камере подземной Красноярской тюрьмы НКВД вызывает его на допрос. Это означало, что лед, наконец, тронулся!

10 апреля 1942 года в кинотеатрах Москвы начинается демонстрация фильмов «Леди Гамильтон», «Последний табор», «Чапаев» и «ВолгаВолга», но почему именно в таком «наборе», неизвестно: программа опубликована в «Правде», что можно считать приказом по всей стране. Одновременно с этим Совинформбюро сообщает об ожесточенных боях в Ростове-на-Дону и в районе

30 мая 1942 года

Здравствуй, мамочка! Долго не писал тебе, но не виноват: был в командировке на посевной в самой глубинке Алтая, в Шебалинском аймаке (районе), ведь я еще работаю, кроме учебы (мне не привыкать). Помнишь, как наш папка ездил на посевные каждый год, чтобы писать репортажи в газету? От папки все еще ничего не было.

Я вернулся и получил твое письмо. Рад за тебя, ты просто молодец: бригадир. Курносая ты наша! За Валюшку не беспокойся, он при тете Гисе и

при дяде Хаиме с Салькой в Тюмени, Сын тети Гиси и Салькин муж (Изя и Сёма) на фронте, от них время от времени приходят письма, слава Богу, А вот дяди Гриши и Фимки (мужа и сына тети Доры Нудельман, Фимку ты, мамочка, не узнала бы: красивый и талантливый парень, заканчивает Щукинское училище при театре Вахтангова), так вот они оба в первые дни войны ушли добровольцами в ополчение, до сих пор нет ни одного

письма. Представляешь себе?! У меня наступают горячие дни; последняя экзаменационная сессия, а там - - воля! Посылаю Валучше немного денег. Хотел послать тебе посылку, но не принимают, даже табак никоим образом. Прости за скучное письмо. Целую крепко-

крепко, Толя. 9 июня 1942 года «Правда» пишет о зверствах фашистов в Киеве (по-видимому, это был Бабий Яр). Одновременно сообщается, что в помещении Малого театра выступил «Ансамбль песни и пляски НКВД СССР». (Очень странное сообщение в сочетании с Бабьим Яром: какие еще «песни и

пляски»?!) 3 июля 1942 года следователь госбезопасности Степанов объявляет папе: «В связи с тем, что дополнительное расследование не доказало ин-

криминируемого ранее обвинения, постановляю: дело № 3202 прекратить, Аграновского из-под стражи освободить немедленно». СССР 4 июля 1942 года

(подписи)

СПРАВКА

Выдана Аграновскому Абраму Давыдовичу, год рождения 1896, в том, что он с 9 апреля 1937 года по 4 июля 1942 года содержался в местах заключения НКВД СССР и освобожден в связи с прекращением дела на основании ст. 204 п. «б» УПК РСФСР. Справка видом на жительство не служит.

Только через четыре месяца появляется на свет долгожданный документ, касающийся судьбы мамы, которая была осуждена на 8 лет лагерей, как жена своего мужа, то есть ЧСИР (член семьи изменника родины): СССР 11 ноября 1942 года

СПРАВКА

Дана Аграновской Фане Абрамовне, год рождения 1899, в том, что она с 17 июля 1937 года по 11 ноября 1942 года содержалась в местах заключения НКВД СССР и освобождена с прекращением дела. Справка видом на жительство не служит.

(подписи) Война, как нарочно, отдалялась от старшего брата, который пытался вскочить хоть в последний вагон, но никак «не цеплялось», Толя комплексовал, болезненно реагируют на вынужденное неучастие в боевых действиях. Сначала его не брали в армию даже добровольцем, он думал, из-за родителей: в армии (да еще на фронте) не место членам семей «врагов народа». Потом держала «бронь» историко-педагогического. Едва закончив институт, Толя стал курсантом ХВАША (Харьковской высшей авиационной школы стрелков-бомбардиров, успевшей в начале войны эвакуироваться из Харькова в Красноярск и обосноваться за рекой Кача), На школу ушли почти два года, но тут появился приказ: самых способных курсантов срочно перевести в ЧВВАКУШ (в Челябинское высшее авиационное командное училище штурманов АДД - - авиации дальнего действия). В один прекрасный день конца 1944 года человек сто (или меньше) отбыли по назначению поездом. Я провожал курсантов (мы уже были с мамой и папой в Красноярске) и видел, как рыдали красноярские девушки, будто ребята ехали уже на фронт. Поезд шел не спеша, как все эшелоны в то время, останавливаясь почти в каждом относительно крупном городе на часы, а то и на сутки. Толя отовсюду писал нам письма. А потом начался самый тоскливый период жизни в ЧВАКУШе, у которого было начало, но туманный по перспективе конец.

28 апреля 1945 года Дорогие мои! Вплотную подошли госэкзамены. Теперь и полеты довольно интенсивные. Теперь очередная рота на выпуск - наша. И настроение стало лучше. И выпуск ближе. Пришло письмо от тети Гиси, Интересно было читать невзрачную вроде фразу, так, между прочим: «Проездом в

Такими вернулись домой родители в сентябре года. На их лицах и печать радости, и печать

1946 времени.

Восточную Пруссию был у нас Леля». Все-таки чертовски здорово, что происходит сейчас на фронте! И что бы вы ни говорили, очень обидно не участвовать в этих делах, Малюю с утра до ночи стенгазету. Наш майор Кейдия даже сказал мне из своих знаменитых пословиц «грузинского разлива»: «Ты, Аграновский, своей работой сбил меня с панталонов», Я ведь писал о нем, напомню «перлы Кейдия»: «Не так страшен черт, как его малютка», «Связался, как черт с полотенцем», По сути дела мы уже готовые штурманы АДД, но тут есть одно «но»: мы вынуждены сидеть здесь еще 3-4 месяца. Причем не изучать что-то новое, а заниматься… историей партии! Потому что чем-то надо занять нас. Война заканчивается, потери личного состава почти прекратились. Пополнение не требуется, и появилось слишком много штурманов, мы попадаем в самое сложное время с нашим выпуском: частной демобилизации. Что делать? Кстати, в ВШШ (высшая школа штурманов) тоже переполнено, а эта «высшая» школа - - место слетывания молодых штурманов и летчиков в единые экипажи. Сами понимаете, каково мне в сотый раз слушать историю партии… Целую,

«блудный» ваш сын и брат.

12 августа 1945 года Совинформбюро сообщает, что наступление в Маньчжурии вели войска под командованием маршала Василевского. ТАСС сообщает, что на суде над Петеном, предателем французского народа, прокурор потребовал смертной казни. Одновременно говорится о том, что готовится Всесоюзный парад физкультурников на Красной площади 13 августа.

29 августа 1945 года «Правда» публикует сводку Совинформбюро, в которой говорится о капитуляции Квантунской армии, в результате чего пленены 513 000 человек, среди которых

оказался 81 генерал.

Не могу не вспомнить теперь, когда «хроника» дает повод, что я еще застал в Красноярске пленных японцев. По всей вероятности, взятую в плен Квантунскую армию распределили по всей Сибири и на Дальнем Востоке. Красноярску досталась маленькая часть (две-три тысячи человек), причем относительно благополучная группа плененных солдат: сужу по тому, что «наши» японцы были одеты в отличные короткие дубленки, снабженные капюшонами, имели варежки на меху, на головах еще (кроме капюшонов) меховые картузы чудной формы (с какимито круглыми накладками для ушей). Японцы

строили прямо напротив моего дома (который в Красноярске почему-то называли «домом учителя», хотя учителей в нашей шестиэтажке не было никого) гостиницу Норильского металлургического комбината, фасадом выходящую на

«мою» улицу Ленина, а на площади Революции - новое здание крайкома партии. Этого строительства мы из моего дома не видели, а гостиница всегда была перед глазами. Ходили японцы на работу и с работы колоннами поротно и очень быстрыми шажками: говорили, помню, что шаг японской армии самый ходкий, будто бы сто двадцать шагов в минуту. Похоже, мы даже, собравшись однажды, попытались сосчитать, но ничего у нас не получилось: то ли мы сбивались со счета, то ли они сменяли ритм «ходкости». Что еще меня удивляло, что все они без исключения улыбались: толи зубов во рту у японцев было больше, чем могло там поместиться, потому рот никогда не закрывался, образуя улыбку, то ли характер был у них такой миролюбивый и приветливый. Эта улыбка, помню, никак не совмещалась с нашим представлением о "врагах", с которыми воевали и которых победили; скорее, улыбки пленных вызывали у нас (по крайней мере, у меня) сочувствие к ним и жалостли-

вость.

Где они жили, мы не знали: то ли в бараках где-то за городом, то ли в землянках, но то, что они всегда были голодны, мы знали твердо. Скоро и дубленки стали с них исчезать, как и меховые картузы, и уши они уже подвязывали носовыми платками: я лично подозревал в ту пору, что одежду у них просто отбирали охранники, либо пленные сами обменивали где-то у кого-то одежду на еду. Это уже не получалась хваленая Квантунская «непобедимая» армия, не бывшая боевая часть, а совершенно обычные (по внешнему виду) уголовники: оборванные, голодные, и зубы сразу уместились во ртах, и улыбок на лицах японцев, как не бывало. Мы жалели их и приносили им хлеб, хотя нас и гоняли солдаты, охраняющие пленных. Мы все же ухитрялись передавать им еду, и каждый раз в благодарность они складывали ладошки и кланялись нам, - скорее сказать, не кланялись, а склоняли головы в поклонах, сохраняя при этом достоинство. Сами они никогда у нас, пацанов, ничего не просили: дали им что-то - поклон, не

дали - молчание и плотно сжатые губы. Их стали часто заменять: одни исчезали, на их место приходила другая часть. Впрочем, мне это просто казалось: различать их мы не умели, все на одно лицо, как, собственно, и русские для японцев. Знакомств нам не разрешали: и охрана начинала кричать, и сами пленные не имели охоты сводить с нами дружбу. Помню, однажды мама напекла пирожки с мясом, я попросил у нее пяток штук, она сразу поняла и сказала: осторожней, не «нарывайся», солдаты подстрелить могут, Японец, передал одному японцу, он, как обычно, склонил голову в благодарность, есть не стал, пошел к своим. Потом, распознав, что это были пирожки да еще с мясом, этот ли или уже другой вернулся ко мне и сунул в руку какой-то предмет: я тоже не стал смотреть, пошел домой (как собачка в конуре), развернул бумажку, в ней оказалась первая в моей жизни шариковая ручка. Я ее и в школе показывал, как чудо, но мы уже в ту пору догадывались, что Япония не просто «азия» в примитивном смысле этого слова, а высокоразвитая и культурная страна.

Когда мы узнали, что американцы бросили на японские города две атомные бомбы, решив этим судьбу всей войны с Японией, я впервые подумал о том, что нечего нашей стране брать на себя главную заслугу в поражении Японии, как об этом писалось в газетах и говорило радио. Впрочем, я все это подумал скорее не тогда, а позже и в полной мере и с большими основаниями, А в ту пору молчал и только предчувствовал правду, боясь сам себе в этом признаться. Все мы, в том числе дети, уже сообразили: размышлять всегда безопаснее, чем говорить.

Сентябрь 1946 года

Наша семья (родители и оба сына) воссоединилась в Москве в старенькой и небольшой квартире на Русаковской, 2/1, что напротив кинотеатра «Шторм» (ныне снесенного). Обе войны завершились победами, одни семьи уложив наповал прямым попаданием, других зацепив рикошетом. Наша семья уцелела. Если кто-то желает, может полагать мою семью самой счастливой. Но не зря мудрец однажды сказал: человек живет хорошо или плохо в зависимости от того, что он сам по этому поводу думает. Впрочем, я именно так бы и думал…

Валерий АГРАНОВСКИЙ

*

Сергей Островой - давний и верный друг «Вечерней Москвы». Его стихи регулярно публиковались на страницах нашей газеты. А родился поэт в Сибири. В Москву перебрался в конце 30-х годов, работал репортером в «Гудке», печатался в других газетах и журналах. В 1934 году написал слова для первой песни «Наливались тополя». В начале войны ушел добровольцем на фронт, награжден орденами и медалями.

У Сергея Острового десятки сборников стихов, а многие его песни обрели всенародную любовь. Достаточно назвать «У деревни Крюково», «Гуцулочка», «Зима», «Жди солдата», «Песня остается с человеком» и, может быть, самую популярную «Дрозды», начинающуюся всем известными словами "Вы слыхали, как поют дрозды?!».

Публикуем подборку новых стихов поэта-фронтовика Сергея Острового.

Сергей ОСТРОВОЙ Девяностые годы

Вечное

Все твари думают о паре, А уж потом - - продолжив род - Вдруг разбегутся снова твари И начинают жить вразброд. Забыто все:

любовь, размолвки, Боготворимый замкнут круг… И только лебеди и волки Не отдают своих подруг.

Корни

Я сложу ладони, Богу помолюсь… Страшно скачут кони На святую Русь. И Рязань в осаде, И вразмах, с коня, Злой ордын в засаде Целится в меня. Покраснеют росы, Вспыхнут тяжело… Кони малорослы, А кусают зло. И засвищут стрелы, И затмится день, В отчие пределы Вторглась басурман. Вытопчут пшеницу, Выжгут города, И пойдет беситься Пришла беда. Время чертом скачет. Минет. А пока - Тихо мать заплачет, Как во все века.

Размышления

Тут мысли вот какого рода, Хоть не у всехони в чести: В нас гибнет медленно природа, Боясь о том произнести. Мы стали жить

под игом кнопки, Нажмешь - и все тебе дано. Не зря Европы и европки Стучатся в русское окно. Хотят нам быть

заместо мамок, Потуже нас запеленать, Но разве ширь возьмешь в подрамок, Когда ей края не видать…

Божий человек

Замшелый край сарая. Знакомые места. До божеского рая Всего одна верста. Стоит в степи церквушка Уже который век. За старенькое ушко Ложится блеклый снег. На том степном приволье Замаливать грехи, В свой час на богомолье Заходят пастухи. И гожий день, не гожий, Погоде бесперечь - Заходит люд прохожий Свечу свою зажечь. Душа взыскует света, Идет библейский снег, Стоит церквушка эта, Как Божий человек.

Язык

Язык - разгадка человека. Его масштаб. Его нутро. То вдруг осклабится хитро, То захромает, как калека. А то вдруг

скрытничать начнет.

А то заблещет откровенно. И действо то благословенно, Когда он пустится в полет. Разноголосица слогов. Громады слов непокоренных. И сколько жизней одаренных Тонуло в нем без берегов. И я намучился сполна, Привык к потерям и обновам, Чтоб каждый день над каждым словом

Страдать от света до темна.

Нажива

Их многопьющих и непьющих

За здравие и за упокой. Среди друзей малоимущих Я обретаю твой покой. Не напоказ, не для парада, Не для вселенского вранья, Была бы твердая ограда От хамства и от воронья. И сколько ты не хорохорься, Как не считай свои рубли - Всему конец приходит. Бойся. И гласу ближнего внемли. И пусть ты в лоск судьбой заласкан,

И пусть нажива правит пир, Но час придет, возьмет за лацкан

И уведет в зазвездный мир…

Молитва

Рукой утираю я слезы, В лесной погружаюсь покой, И горькое сердце березы Стучит у меня под рукой. Светает и меркнет поляна, Прищурился солнечный глаз, Сгадай мне на счастье, беляна, В судьбу свою верую аз. Стоишь ты, светла и пригожа, Все сущее греешь красой, И белая-белая кожа Обрызгана божьей росой. Душа твоя в бурю не ропщет, В глазах твоих древняя Русь… Хожу по березовой роще И каждой березе молюсь.