№ 267 Первый выпуск, 24 ноября

Бог ты мой, как меняет быстротечное время окружающий нас мир! Будучи москвичом, это понимаешь гораздо яснее, глядя не на обрастающие новыми вывесками и разноцветной штукатуркой стены домов исторического центра города, а взирая на то, во что превратились за неполный век живописные дачные районы, бывшее ближнее Подмосковье: Сокольники, Останкино, Печатники, Медведково, Царицыно,

Люблино, Кунцево, Перово… «…Садитесь в вагон и отправляйтесь туда, где воздух пропитан запахом сирени и черемухи, где, лаская ваш взор своей нежной белизной и блеском алмазных росинок, наперегонки цветут ландыши и ночные красавицы. Там, на просторах, под голубым сводом, в виду зеленого леса и воркующих ручьев, в обществе птиц и зеленых жуков вы поймете, что такое жизнь!…»

Это восторженное, светящиеся летним солнышком описание дачного Подмосковья заимствовано из рассказа А. П. Чехова. Того самого рассказа, где молодой человек, испросив в мае отпуск, отправляется по совету приятеля на дачу к Софье Павловне Книгиной, молодой, полноватой, но весьма «уютной» даме… Пьянящий месяц дачной жизни с щебетом соловья, купанием в прозрачной реке, укачивающим дурманом гамака, кофе с густыми топлеными сливками и прочими соблазнитель-

Николо-Перервинский монастырь сегодня

Неюбилейные размышления

Москва кудрявых грез Достоевского

В ноябре прошлого года мы отметили 175-летие писателя, осенью этого года в Москве появился еще один памятник Достоевскому… Юбилеи позади, а память о великом земляке живет. Как хорошо, что мы, кажется, учимся помнить и любить без юбилейных поводов! Ассоциации очень сильны в нашем восприятии истории, биографии великих. Вот и Достоевский, как бы привязанный к своим знаменитым героям, представляется нам суровым и хладнокровным жителем Петербурга. А междутем он москвич. Москвич по рождению. И нет никаких оснований предполагать, что Федор Михайлович родной город не любил и не знал.

родившись на Новой Божедомке, носящий ныне его имя, он прожил там свои первые шестнадцать лет, выезжая только в Троице-Сергиеву лавру да в деревеньку Даровое, что под Зарайском. Впрочем, и Сергиев Посад, и Зарайск - не Бог весть как далеко от первопрестольной и составляют с ней если не единое целое, то во всяком случае весьма дружное историко-географическое семейство.

Детские впечатления - на всю жизнь. А у писателя, как, наверное, у многих, московское детство было "самым счастливым временем жизни». Недаром именно эти слова он вложил в уста героини своего самого первого произведения «Бедные люди». Да и с возрастом, пройдя Сибирь и каторгу, Достоевский не изменился по отношению к Москве, старался бывать в ней как можно чаще. Одно время он даже подумывал о том, чтобы переселиться в город своего детства насовсем, но… остался жителем Санкт-Петербурга.

Анна Григорьевна, жена писателя, в своих воспоминаниях пишет: «Федор Михайлович, москвич по рождению, был отличным чичероне и рассказывал много интересного про особенности первопрестольной…». А если Достоевский никогда не говорил и не писал о Москве так восторженно, как, скажем, Пушкин или Лермонтов, так это уж, господа, от темперамента! Известно, что Федор Михайлович был человеком весьма сдержанным…

Будучи «главным образом петербуржцем», Достоевский и Москву рассматривал как бы в сравнении с северной столицей. Так, в своем «Дневнике писателя» он оценивал

ЛЕТОПИСЬ

оба города как «два центра русской жизни, составлявших, в сущности, один центр, нисколько не взирая на разделявшие их преобразования…». Но Москва все-таки была для него «таким центром великороссов», которому "еще долго жить (.). Да и дай Бог».

Той Москвы, которую знал и любил

Достоевский, того города «кудрявых грез», как он назвал ее в письме к брату, уже давно нет. Исчезли с лица столицы окружавшие Мариинскую больницу - месторождения писателя - сады, парки, пруды Неглинки и Напрудной… Давно нет гуляний «под Новинским» и в Марьиной роще. Как нет и многих домов, церквей и даже улиц, хорошо памятных Достоевскому. Но ведь Москва-то Достоевского есть! Нужно только внимательно к ней присмотреться, еще раз перечитать написанное писателем, и она появится!

Москва Достоевского откроется нам на Сущевском холме, в районе Божедомки, Селезневки и Самотеки. Ведь, в сущности, почти не изменилось здание больницы для бедных, возле которой стоит первый из памятников писателю; сохранился последний из «самотецких прудов» в парке ЦДРА, действуют церкви Св. Духа и Пимена, где когда-то бывал Достоевский…

О Москве Достоевского напомнит нами уголок Большой Ордынке. Здесь стоит измененный до неузнаваемости дом № 17, что наискосок от знаменитой церкви Всех Скорбящих Радостей. Он отмечен памятной доской в честь не единожды гостившей тут А. А. Ахматовой. Но ведь именно в этом доме бывал когда-то с родными мальчик Федя. Один из его владельцев, братьев Куманиных, Александр, был женат на тетке писателя, сестре его матери…

А потом этот самый Александр Куманин переехал в собственный дом в Космодамианском (Старосадском) переулке. Сегодня от этого дома, располагавшегося между участками церкви св. князя Владимира и бывшей лютеранской кирхи Петра и Павла, осталось лишь одно окно, выходящее во двор. А когда-то в этой купеческой усадьбе бывал в гостях мальчик -- Достоевский. Посетил он этот дом, а точнее свою состарившуюся тетку, и в зрелые годы. Может быть, воспоминания о большом саде при купеческом доме своеобразно преломились в его творчестве, превратившись в «Селе Степанчикове» в «огромный сад, в котором мелькнуло несколько счастливых дней моего детства и который много раз потом снился мне во сне»? Да и терраса литературного дома "с семью ступеньками» очень уж напоминает ту, что хорошо видна на сохранившихся в ар-

.

Не исторические места

Дача посередь Москвы?

ными дачными удовольствиями, о которых можно будет, как мечтает герой, «вспоминать в течение десяти лет». И весьма «меркантильный», совсем не дачный финал… Впрочем, что проку пересказывать Чехова? Те, кто не читал рассказ "Из воспоминаний идеалиста», должны были хотя бы сохранить в памяти не такой уж давний киносюжет на эту тему в прекрасном исполнении М. Козакова и И. Муравьевой…

Так вот, уважаемые москвичи конца XХ века, вся эта дачная идиллия происходила в том нынешнем районе Москвы, куда не спешат переселяться аборигены других столичных районов; о котором его жители вряд ли смогут сказать что-то очень уж ласковое… Это -- Перерва. В общемто, район как район: промышленный, грязноватый, обремененный близостью не слишком чистых производств и бойкой ветки железной дороги…

Теперь даже трудно себе представить, что тут, в Перерве, на тихой даче когда-то отдыхал не только чеховский «идеалист», но и знаменитый художник В. И. Суриков, проведший тут весь сезон 1881 года. Дачу в Перерве снимала в начале века и семья известного впоследствии историка М. Н. Тихомирова. Правда, в его время здешние дачи уже были уделом людей не слишком богатых, а потому вынужденных мириться с изменяю-

щейся год от года «привлекательностью» местности. Вот что пишет М. Тихомиров в своих воспоминаниях, опубликованных недавно в альманахе «Московский архив».

«В Перерве в мое время росла еще роща из строевых сосновых деревьев. Соседние поля отделялись от рощи большим глубоким рвом, заросшим кустарником. Почему-то этот ров называли «Клюевой канавой». Посреди рощи располагалась широкая поляна, где обычно пасли скот, а дальше простиралась сосновая роща с непроходимыми зарослями бузины. Вершины больших деревьев населяли громадное количество грачей, избравших это место своим обиталищем ввиду близости огородных полей (…), непрерывный грачиный гай заполнял окрестность…»

В наше время от рощи строевых сосен, от грачиных стай, от зарослей бузины не осталось и следа. Грачей заменили тучи ворон, находящих обильную поживу на «необремененных чистотой» окрестных пустырях и на прискладских полосках земли. Какие времена, такие и птицы! А впрочем, кое-что с начала века тут осталось неизменным: пока электричка, постепенно набирая ход, устремляется от платформы Москворечье в сторону Курского вокзала, пассажиры могут наблюдать, как вездесущие московские мальчишки бесстрашно

Сокольники - дачная обитель начала века

прыгают в серо-фиолетовые воды Москвы-реки точно так же, как прыгали их прапрадеды в конце прошлого века. А между прочим и сто лет назад здешнее купание изрядно «портили нечистоты, которые иногда выпускались в реку городской Ду-

мой…». А ведь в Перерве, кроме идиллической природы и дач, был (да и сейчас есть) древний Николо-Перервинский к монастырь. На первый взгляд, ему трудно конкурировать по славе с Донским, Андрониковым, Симоновым… А между тем известен он аж с XV века! Его «старый» собор Николая Чудотворца с церковью Сергия Радонежского и колокольней построен в самом конце XVII века, когда монастырь переживал свой расцвет благодаря «особому в ни - ма - нию» пос-

ВЧЕРАШНЯЯ

MOCKRA

Черные юбилеи

Очаровательный убийца

В конце сентября этого года исполнилось 150 лет со дня рождения человека, оставившего черный, а точнее красный, кровавый след в нашей не такой уж давней истории. В этот день родился один из родоначальников политического террора Сергей

Нечаев.

…27 ноября 1869 г. в газете «Московские ведомости» было напечатано следующее: "Вчера, 25-го ноября, два крестьянина, проходя в отдаленном месте сада Петровской Академии, около входа в грот заметили валяющиеся шапку, башлык и дубину; от грота кровавые следы вели прямо к пруду, где подо льдом виднелось тело убитого». На следующий день те же «Московские ведомости» сообщили: «Убитый оказался слушателем Петровской Академии, по имени Иван Иванович Иванов… Ноги покойного связаны башлыком, как говорят, взятым им у одного из слушателей Академии; шея обмотана шарфом, в край которого завернут кирпич; лоб прошиблен, как должно думать, острым орудием…».

А предыстория этого дела такова. 3 сентября 1869 года в Москву из Европы прибыл известный революционный аферист Сергей Геннадьевич Нечаев. Прибыл он, имея на ру-

ках придуманный на пару с очарованным им М. А. Бакуниным мандат несуществующего комитета несуществующей революционной организации. Целью этой организации якобы являлось создание в России тайного общества для подготовки всероссийского крестьянского восстания к 19 февраля 1870 года.

Вскоре в Москве появилось тайное общество под названием «Народная расправа". Как писал впоследствии один из участников этого общества, Нечаев «умел представить это дело в таких размерах, придать ему такой характер общего дела, что силою этих доводов увлекал за собою». Завораживал Нечаев, увлекал да и нравиться умел, когда это ему было надо. Одной из главных «баз» нечаев-

цев была Петровская сельскохозяйственная академия, да это и понятно: там училась масса разночинцев, многие из которых были потенциальными клиентами революционных организаций. Здесь же у Нечаева и произошла роковая осечка - споткнулся он на тихом очкарике Иванове.

Студент-«петровец» Иванов, вступивший в "Народную расправу», довольно быстро понял, что таинственный комитет, который якобы представляет Нечаев, из одного Нечаева же и состоит. Иванов не был экзальтированным отпрыском

Одна из явочных квартир Нечаева - на нынешнем пр. Мира

Новый памятник Достоевскому

хиве чертежах кумандинского дома. А вот от частного пансиона на Новой Басманной, где учились юноши Михаил, Федор и Андрей Достоевские, не осталось и следа…

Москву Достоевского очень легко угадать и наталкиваясь на частые упоминания о ней, раскиданные по страницам его романов. И в «Селе Степанчикове», и в «Униженных и оскорбленных», и в "Игроке", и в «Братьях Карамазовых» и даже в самом «петербургском» романе писателя «Белые ночи» герои приезжают из Москвы, уезжают в Москву, собираются «бежать» в Москву… Но все это только беглые штрихи, слова через запятую. Может быть, дело в том, что «все его внимание было обращено на людей, и он схватывал только их природу и характер»? Так во всяком случае думал один из друзей писателя Н. Страхов. «Достоевского не занимала особенно ни природа, ни исторические памятники, ни произведения искусства», - добавлял он. Но это утверждение представляется чересчур категоричным: ведь известны восторженные слова Достоевского о «Мадонне Рафаэля, Миланском соборе и замечательной московской церкви Успения на Покровке, не пережившей, как и многие люди, 30-е годы нашего века… А может быть, такое «невнимание»

к Москве объясняется тем, что о самом дорогом и сокровенном пишется труднее? И если бы не письма, не воспоминания родных и близких, то о великой любви писателя к родному городу мы так бы и не узнали!

«Как с Москвой прощался, тем и утешен был», - говорил один из персонажей «Записок из Мертвого дома». А может быть, это и есть «московская любовь» самого Федора Ми-

хайловича Достоевского?

Александр МАРЦИНЧИК, член Российского общества

Ф. М. Достоевского

ВЕЧЕРНЯЯ МОСКВА

леднего (до нашего века) всероссийского патриарха Адриана. Именно Перервинскому монастырю принадлежала знаменитая Иверская часовня, а также часовни в Сухаревой башне, у Калужских и Серпуховских ворот Москвы…

Да и вид монастыря еще лет сто тому назад был, видимо, весьма живописен: «За Люблином лежали поля и леса, тянувшиеся по направлению к Николо-Угрешскому монастырю. Монастырь располагался в очаровательной местности, поблизости от Москвы-реки. Здесь были три пруда, расположенные под монастырем и в самом монастыре. К монастырю прилегала прекрасная роща, а за ней находились песчаные дюны. Это был изумительный по красоте ансамбль», -- вспоминает все тот же М. Тихомиров. Нет, видимо, все-таки недаром дачники так тянулись к находящейся в девяти верстах от Москвы Перерве!…

Вот уже и ХХ век подходит к концу. Подмосковные дачи убегают от столицы все дальше и дальше… По-видимому, и нынешние 100-120 километров долгой дороги к своим «шести соткам» - не предел для дачников XXI века. Скоро, чтобы послушать соловья и поглазеть на стаи грачей, вышагивающих по свежевспаханной борозде, нужно будет ехать куда-нибудь в Вологодскую или Владимирскую губернии! А - пока еще дачные Быково и Ильинка еще ждут того часа, когда они станут настоящими спальными (или промышленными) районами огромного города. Время безжалостно не только людям, но и к дачам тоже…

Юрий ГУЛЛЕР

Последший в десятие

Отсчет московских бульваров, вот уже двести лет образующих подкову так называемого кольца «А», почему-то принято начинать от Пречистенских ворот бывшего Белого города, а точнее - от того места, где они когда-то стояли.

выходите со станции метро «Кропоткинская» и идите по заросшей вековыми, полувековыми и совсем молодыми деревьями круговерти, отсчитывая бульвар за бульваром. Вот десвятым-то, самым последним из них, и будет Яузский бульвар. Впрочем, почему «последним»? Это откуда, как говорится, посмотреть! Хотя, по правде сказать, Яузский, пожалуй, самый провинциальный и «нецентральный» изо всех своих, закружившихся в вальсе вокруг древнего центра Москвы, собратьев. Почему? Так, видно, судьба сложилась. Но и на нем есть на что посмотреть. Стоят тут и барские хоромы прошлого века; и вычурный особняк известного чаеторговца, построенный на рубеже века нынешнего; и многоэтажные жилые дома, выстроенные в довоенную пору и украшенные устрашающими фигурами «строителей социализма». Бульвар -- коротенький, а посему -- сто шагов налево, сто ша-

какой-ни-

Сто шагов по…

будь богатой семьи, падким на все «р-р-революционное». Он был здравомыслящим порядочным парнем и, так как он других он судил, видимо, по себе, откровенно поговорил с Нечаевым и о комитете, и о подозрительных методах работы. Результат, как известно, оказался самым печальным. У Нечаева давно бродила идея связать свою разношерстную организацию кровью (все равно чьей), а тут такой повод! И Иванов был объявлен предателем.

К убийству готовились тщательно. Место было выбрано глухое - грот у пруда в парке Петровской академии. Иванова зазвали туда ночью якобы для того, чтобы помочь перенести оружие организации. Тот без большого желания, но пришел и…

Убивали его долго и неумело. В суматохе незадачливые палачи чуть не передушили друг друга. Жертва кусалась, пиналась, но ничего не помогло - - взяли числом. Уже мертвому Иванову Нечаев выстрелил из пистолета в голову: по его представлениям, отступник заслуживал двойной смерти - и удушением, и пулей…

Организация Нечаева развали-

лась в один момент. Выловлены были практически все «убивцы» , сбежал от полиции лишь Нечаев. Прятался он в Швейцарии, но так как дело было чисто уголовным, и политикой здесь «не пахло» (а Швейцария не выдавала только политэмигрантов), то Нечаева выдали России. Окончил он свои дни в Алексеевском равелине Петропавловской крепости, где весьма талантливо сумел обратить в свою «веру» даже гарнизонных солдат.

Дьявольская вера Нечаева неожиданно всплыла в конце XX века. Потому что какими целями можно оправдать взрывы автобусов, метро, вокзалов?

Мест "боевой славы" С. Г. Нечаева в Москве сохранилось предостаточно. Это и грот в парке Тимирязевской академии, это и квартира друга-соратника Нечаева Петра Успенского, погибшего на каторге в 1881 году. Дом, где жил Успенский, можно увидеть, зайдя в подворотню дома № 3 на проспекте Мира.

Валерий БРОК

гов направо -- виден он почти весь, от начала до конца и от конца до начала. Таким его и нарисовала художник Татьяна Малюсова, в каждом выпуске «Вчерашней Москвы» помогающая нам совершать эти коротенькие рисованные прогулки по родному городу и показывающая его в каком-то новом ракурсе… До встречи в декабрьской Москве! Ю.Г.

Суд да дело

Иск к покойному папеньке

Осенью 1885 года внимание москвичей привлекло довольно необычное судебное разбирательство. Врач Андрей Сергеевич Панов и его брат Иван, подольский мещанин, предъявили иск Покровской общине сестер милосердия и Обществу для попечения о детяхлиц, ссылаемых в Сибирь, требуя признать недействительным завещание своего отца, купца С. И. Панова, оставившего этим богоугодным заведениям достаточно внушительную сумму - 180 тысяч рублей.

Сергей Панов, как и многие другие предприимчивые крестьяне, после 1861 года стал промышлять подрядами на производство строительных работ. Ему довольно быстро удалось сколотить крупное состояние. Воспитанный «по-простому», Панов был довольно крутого нрава и с рабочими рассчитывался весьма «туго». Частенько, будучи пьяным, куражился над ними, не отдавая заработанные деньги.

В 1879 году он купил большое имение в Ховрине, под Москвой. Вот тутто, вдали от «цивилизации», его увлечение спиртным приняло самые дикие формы. Все чаще пьяница-купец становился героем газетных фельетонов. Особенно доставалось ему от въедливого «Московского листка», издаваемого всезнающим Н. И. Пастуховым.

Отношения с местными крестьяна-

ми складывались у новоявленного помещика тоже не лучшим образом. Что уж у них там происходило в точности Бог ведает, но пожары в имении, как поговаривали, от поджогов случались довольно часто, а в 1884 году усадебный дом выгорел полностью. А вскоре разыгралась и семейная драма: Панов выгнал из дома жену и сыновей. Поводом послужили вполне вздорные подозрения хозяина, что дети собираются его отравить, а жена - обкрадывает и «бунтует» рабочих.

Узнав, что его супругу приютили в летней сторожке его же рабочие, он приказал выжить несчастную женщину, сломав в домике печь и дав строгий наказ в свою лавку: ничего из съестного жене не отпускать! И снова над ней сжалились рабочие, потихоньку принося хлеб…

Летом Панов жил в Ховрине, а зимой перебрался в Москву. Его городская квартира производила странное впечатление: в ней почти не было мебели, зато было в достатке мусора и грязи. Панов обычно запирался в единственной жилой комнате, в которую никого не пускал. Никому не доверяя, он привык обходиться без прислуги, да никто и не задерживался надолго у него в услужении.

Как оказалось после смерти, все свое имущество он отказал благотворительным организациям. Это удивило многих: дела милосердия были ему глубоко чужды, да и особой религиозностью Панов не отличался. Естественно было предположить, что все это он проделал из желания досадить родственникам, которые о завещании узнали только из газет…

Обиженные сыновья предъявили

благотворительным организациям, которым отошли отцовские денежки, иск о признании завещания недействительным, составленным «при отсутствии здравого ума и твердой памяти». Была назначена экспертиза, которую возглавил знаменитый профессор Корсаков; в ее составе были врачи Боткин и Сербский. Эксперты, основываясь на показаниях свидетелей, высказались весьма туманно, но тем не менее признали, что в момент составления завещания у покойного, как у алкоголика, несомненно, были все признаки психической деградации, сопровождавшейся бредовыми идеями.

На суде борьба адвокатов велась вокруг доводов экспертизы. Истцов представлял присяжный поверенный Вокач, а «наследников по завещанию» защищал знаменитый Плевако. Его талант победил, и окружной суд признал завещание купца действительным. В иске детям Панова было отказано, и дальнейшие их следы теряются во мраке истории ХХ века…

Михаил ЗАЙЦЕВ

5 Понедельник, 24 ноября 1997 года