№ 83 Второй выпуск, 11 мая

Четверг, 11 мая 1995 года

Нет, пожалуй, в столице такого архитектора, который не был бы знаком с Борисом Сергеевичем Маркусом -- он градостроитель с более чем полувековым стажем. В последнее десятилетие вскоре после начала перестройки -- его имя стало известно и всем краеведам, историкам, исследователям Москвы. С самого начала создания при Главмосархитектуре уникального общественного объединения по сохранению заповедно-

го облика нашего города - экспертного совета, более известного под аббревиатурой ЭКОС, в который вошли многие видные деятели культуры и зодчестваон является его ученым секретарем. Перестроечное прошлое ЭКОСа славно, это уже можно однозначно сказать. В его боевом послужном списке десятки спасенных от сноса памятников архитектуры, сотни проектов, прошедших самую тщательную экспертизу, Вот и теперь, когда общественная гласность (убеждена, до лучших времен!) стала более походить на глас вопиющего в пустыне, это маленькая боевая единица защитников истории и культуры не сдается. И все это во многом благодаря и его, Бориса Сергеевича, энтузиазму. Седовласый человек кажется неутомимым в свои 76.

Я давно знаю и другое: Маркус пишет воспоминания о войне, которую начал в июле 41-го под Вязьмой и закончил летом 45-го в Австрии, в звании майора, имеет множество наград. Ратная судьба этого человека и необычна, и уникальна одновременно. Дипломник МАРХИ, комсорг института, доброволец. Два ранения под Москвой -- сначала в грудь, пулю вынули в госпитале. Второе - 4 декабря 41-го под Лобней сделало его инвали дом-"белобилетникам": взрывом повредило левую кисть и почти ослеп. Левый глаз (его и уберегла искалеченная рука!) через две недели прозрел, правый ослеп навсегда.

После возвращения в Москву 22-летний политрук роты становится вторым секретарем Коминтерновского (потом он вошел в Свердловский) райком комсомола. Но ненадолго. «Номенклатурная», спецпайков-сытая жизнь на фоне тягот трудового населения показалась непереносимой… Хитростью, почти обманом, с помощью комсомольского начальника Саши Шелепина (да-да, того самого впоследствии могущественного секретаря ЦК КПСС!) добился-таки отправки на Сталинградский фронт, стал ракетчиком«катюшистом»…

Самодельная, аккуратно перепечатанная и переплетенная, с множеством фотографий друзей и собственных рисунков книга фронтовика Маркуса ведет повествование подробно, по дням. Я отобрала несколько первых эпизодов с сокращениями, Рисунки на нынешней полосе - также из этой книги.

22 июня. …Весть о войне застала нашу группу в Ленинграде, впервые тогда я видел белые ночи. И вот - выступление Молотова, голос твердый, уверенный. Днем подъехали еще ребята, о войне они узнали в дороге, но настроение у некоторых довольно благодушное: зачем сразу же возвращаться? Особенно недовольны те, кто привез велосипеды и на них собирался ехать обратно… Но споры быстро кончились. 23-го мы были в Москве.

24 июня. Сегодня на партсобрании будут принимать в члены ВКП(б). Волнуюсь, снова и снова перебираю в памяти разделы и пункты устава, основные положения программы партии. Хотя, наверное, сейчас появятся новые мерки, новые требования - уже третий день идет война… Уже не помню, какие были вопросы, кто выступал, Помню только, какое счастье - увидел поднятые вверх руки при голосовании и улыбки сидящих впереди товарищей. И Павла, и Нюсю тоже приняли единогласно. Теперь надо оправдывать доверие. 26 июня. Принято решение создать на

базе нашего института маскировочный батальон при штабе МПВО. Будем мас-

Нас было семеро на крыше, Я вспомнил Помпею…

Первая буханка

«Болотные пионеры»

К сентябрю 1941 года немецкая армия подкатывалась к Дело в том, что столице. Москва заметно пустела, многие семьи спешно уезные ботинки жали в эвакуацию. Вышло так, что наша семья осталась доских сапожков. на. Учебный год тогда так и не начался: в зданиях школ раз- ми вдрызг, или, местились военные госпитали, раненых бымного, очень много.

ло Я продолжал посещать Московский город-

ской Дом пионеров в переулке Стопани у Кировских ворот. Но уже вместо кружка ИЗО (художественного) в электротехническом мы изготовляли электроспирали, кипятильники и плитки, затем в столярном кружке, теперь в цехе, где по-серьезному мы делали специальные ящики для боеприпасов, медикаментов, другого снаряжения. Это были стандартные футляры со всеми необходимыми перегородками, петлями, запорами, окрашенные зеленой краской. Оплатой работы было 2-разовое питание, что пришлось очень кстати, еда была все время на уме…

В мае 1942 года на общем пионерском собрании директор Дома пионеров призвал нас добровольно поработать сезон на «торфоразработках» под Москвой - у станции Текстильщики (здесь давно уже Москва, многоэтажные корпуса, широкие улицы, а тогда в заболоченной пойме Москвы-реки, за Южным портом, можно было добыть «полезное ископаемое»). Директор, видимо, слукавил, обещая нам большие заработки («кучу денег», как он выразился), легкую работу по подборке за торфокомбайном готовых торфяных брикетов; на время работы обещали выдать рабочие продовольственные карточки «Р-4». Группой из 30 человек с рюкзаками за спиной, с постельными принадлежностями в руках прибыли мы поездом на станцию Текстильщики, разместились на полу в нескольких комнатах барака. С утра направились строем, с песнями в столовую и контору, оформились и - на «торф», через две железнодорожные линии, вниз к болоту.

Как говорится, действительность всегда «шикарнее»: никаких комбайнов, никакой техники, да и вообще не было «торфоразработок» - их организовать предстояло именно нам! Поросшее тростником, камышом, осокой болото, с одной стороны, а с другой -- пионеры, рабочие 12-15 лет, специальные уголковые лопаты, грабли, скребки, носилки. Самой мощной техникой были три тачки. Вскоре к этому прибавились страшные мозоли, сначала на руках, затем и на ногах.

Солдаты Великой Отечественной

Картинки для небес

кировать ряд крупных заводов, участок шоссе.

27 июня. Нам назвали первые объекты, подлежащие маскировке - Шарикоподшипник», », заводы «Калибр» и имени Сталина, шоссе в районе Аэропорта. Масса вопросов -- как быть с проектной документацией, кто проинструктирует, как иллюзорно «разрушить» большой объем здания, чтобы смотрелся он с воздуха незначащей застройкой? Или все это ляжет на нас? Узнаем, что на уровне правительства Союз архитекторов создал специальную группу во главе с Д. Н. Чечулиным для разработки маскировочных проектов. И действительно, мы видели потом и «застроенную» Красную площадь, и участок Москвы-реки перед Кремлем, с помощью сплошных разрисованных плотов превратившийся в сеть «улочек», и «спрятанный» Большой театр. С одной стороны, думаю сегодня:

ведь должны были у немцев быть точные топографические карты, наверняка знали они и о маскировке города? С другой, как показало уже ближайшее время, эти простые хитрости все же помогали.

27 июня. Принимаем решение бросить группу наиболее энергичных ребят на выбивание и доставку материалов и инвентаря, К концу дня подводим итоги. Оказывается, все не так страшно и сложно, многое удалось достать или договориться - будут краски, лестницы, подъемники, даже автокраны. Работы можно начинать хоть завтра.

28-29 июня, Гладко было на бумаге. …На деле все оказалось сложней. Например, почти непреодолимым оказался вопрос покраски трубы ТЭЦ на заводе Сталина. Леса громоздить невозможно, никакие краны нам не помогут… высота! Выход нашли сами ребята. Среди них были превосходные альпинисты - Кирилл Антошин, наш общий любимец «Чижик» -- Коля Базалеев, Петя Скокан и другие. Они взобрались на трубу, подтянули туда все необходимое - канаты, ведра с красками, кисти и прочее, сделали специальные петли из канатов и, закрепив их по всем правилам страховки, начали спуск… Правда, при этом наши альпинисты имели еще и ведра с краской и должны были раскрашивать металлические поверхности. А ветер был страшный, ребят раскачивало, и каждый удар о стену мог стать роковым. Стоявшие внизу и подстраховывавшие смельчаков с замиранием сердца следили за тем, что делается высоко наверху. Обошлось.

…Взводу, работавшему на «Шарикоподшипнике», также пришлось проявить немало выдумки. На первый взгляд задача была проста: на задах заводской территории, вдали от цехов, требовалось также соорудить цехи, но уже ложные. И вот прямо на земле, на каких-то отвалах возвели подобие крыш из парниковых рам, даже со световыми фонарями. Остекление этих рам как бы замаскировали, но небрежно: оставили длинные щели, сквозь которые должны были ночью светиться огни, привлекая внимания летчиков. Поставили даже дежурных - на случай бомбежки они зажгут костры, создавая иллюзию пожаров.

Представьте, все это пригодилось! «Шарик» действительно бомбили, причем наши, ложные цехи, не заметив тщательно замаскированных настоящих. Точно так же разбомбили работу наших ребят в Капотне, на нефтезаводе, а настоящее производство уцелело. Вот так нам пришлось начинать нашу профессиональную деятельность - в расчете на разрушение, а не на созидание. 19 июля. Сводки неутешительны. Конечно, наш батальон важен, но ведь хочется попасть на фронт! В райкоме приходится бывать часто. . Сколько говорю, сколько убеждают в необходимости отправить меня в армию. Но пока без толку. Сегодня вызвали на расширенный пленум райкома комсомола (я член пленума). Конечно же, в основном организационные и мобилизационные вопросы.

Меня ввели в состав бюро райкома, Павла Ивацевича тоже (он потом под Вязьмой, когда меня ранят, поможет мне

выйти из окружения). Какое доверие! В конце заседания сообщили о новой мобилизации по линии ЦК ВЛКСМ на политработу в армии. После заседания мы с Павлом подошли к первому секретарю Федору Медведеву и сказали, что две-то кандидатуры уже ясны - это мы! Сначала там на дыбы: как, вдвоем? И все-таки согласились!

21 июля. Здание горкома комсомола на углу улицы Куйбышева и Черкасского переулка забито такими же, как мы, прибывшими на мандатную комиссию. Вхожу, наконец, в заветный кабинет…

- Вы член партии? И давно?

… Через три дня будет месяц. - Ого, это уже стаж! - шутливый тон

снимает с меня напряжение. …Выхожу, перечитывая повестку: явиться 23 июля. Нас взяли! На 10 вечера мы назначили в институте заседание комитета. Уже без четверти, ребята, наверное, ждут. Только собрались, радио вдруг объявило: «Воздушная тревога!» Выбежали на двор и ахнули: черное небо испещрено бегающими в разные стороны голубыми лучами прожекторов. Вверх несутся красные черточки трасс пулеметных очередей. Из узкого дворика ничего не видно, мы бежим на крышу дома, он хоть и пятиэта ный, но стоит на высоком холме в центре Рождественского монастыря. Обзор практически всю Москву видим! В некоторых местах уж видны зарева пожарищ, окрашивающие небо в розовые тона.

Крестьянин села Цвынеево на Смоленщине, укрывавший у себя наших раненых, Никанор Никитин.

Ведущая клуба Алла ШУГАЙКИНА.

ВЕЧЕРНЯЯ МОСКВА

На войне, как на войне 50 ЛЕТ ПОБЕДЫ Майор Серов и Лойко Зобар

Mосkволюбы

Выпyсk 31-1

Мой жених записался в студенче- на нее

ский батальон московского ополчения на четвертый день войны. Меня, студентку-первокурсницу, по возрасту не взяли. На шестой день их батальон без обмундирования и оружия погрузился в эшелон и отправился на фронт. Последнее письмо с тщательно замаранной черной тушью датой отправления я получила в сентябре и поняла, что в то время, когда оно писалось, студенты воевали под Вязьмой. Теперь Вязьма уже была сдана.

В октябре немцы подошли к Москве. 16-го числа, когда уже началась паника, о которой так упорно молчали десятки лет, я вышла на свою Красноказарменную, а затем на Шоссе Энтузиастов и увидела сплошной поток машин, воинских частей, пешеходов, нагруженных скарбом, патру-

свою

А где же все? -ошарашенно спросила я. Военные, небось, в военкомат на машине уехали, в ваши-то, комсомольцы, вроде кре бы каждый по своим райко-

мам, что ли, побегли. И я «побегла» в свой райком - Бауманский, на Новобасманной улице. Туда я прибежала быстро, но там в царившей суматохе при погрузке документов, дикой беготне сотрудников, в толпах комсомольцев никак не могла найти начальника, который "дал бы мне направление на фронт». Того же хотели многие, но надо знать мой характер! Я устроила такой дикий ор, так обидно, что один из сотрудников вдруг взорвал-

ся! - Замолчи, дура! Сейчас дам тебе направление! - и, не присаживаясь за стол, стоя, начал быстро, хоть и одним пальцем, выстукивать на машинке. Потом полез в карман брюк, вытащил оттуда печать, подышал и изо всей силы шлепнул на подпись под текстом.

Я ничего не сказала ему, выхватила бумажку и помчалась вниз, Так. Теперь куда же? Я перевела дыхание и прочитала текст: «Комиссару эвакогоспиталя № 5001 для использования по потребности». По молодости и наивности некоторая двусмысленность текста не задела меня. Испугало другое: где я буду искать этот самый госпиталь? Прочитав бумажку еще раз, я в растерянности перевернула ее и на обороте прочитала карандачную прописку: "Явиться по адресу Новобасманная ул., д. 26». Какая гнусная шутка, подумала я, оглядываясь на здание райкома с четко выведенным номером «25». Потом посмотрела на старинное массивное здание напротив. Там стоял номер 26, и

Ребята несли Базу (Батраза) Дзагурова, чемпиона МАИ по шахматам до войны, у него перебиты ноги. Я шел сам, крови почему-то потерял немного… Потом меня повел Павел Ивацевич.

Жутко, но… красиво. Как в «Гибели Помпеи…». Но эта ненужная мысль мелькает лишь на секунду. Вглядываемся, где горит: вон в районе Трехгорки, а это - далеко, в Филях или Кунцеве, но там же авиазавод! Взрывы раздаются где-то близко - у Никитских или Арбата, в районе Новинского бульвара… Мы сидим, тесно прижавшись друг к другу. Наши девушки в легких платьях, и мы накинули на них пиджаки. Послезавтра мы с Павлом уходим на фронт. Эта ночь для нас - прощальная, с нею кончается наша юность, прежняя жизнь. Это мы понимаем.

Борис Сергеевич МАРКУС

Здравствуйте, дорогие друзья!

Какая необыкновенная у нас выдалась неделя. Отодвинулась

куда-то мелкое, наносное. Кажется, светлый Праздник

Победы вычистил не только наши улицы, но и души тоже. Сколько улыбок, сколько слез!

Мы словно только что разглядели, какие они уже старенькие стали - наши ветераны, в наглаженных немодных костюмах, в платьях с кружевными воротничками. И так стыдно почему-то за себя, когда входят они в метро … и все бросаются им место

уступать, поддерживают.

Надолго ли сбережем эту нежность? Долго ли еще будем так же вглядываться в их лица, пытаясь по орденскими колодками прочесть, через что они прошли? В эти дни это они, ветераны, заставили нас так органично ощутить, что мы действительно

единый народ, у нас есть

прошлое и будущее. Славная история, на которую с уважением смотрят другие народы мира. И мы в ответе за завтрашний день

нашей Родины. Полвека -

за это время выросло не только поколение детей Победы, но уже и внуки стали взрослыми. Им сейчас столько же лет, сколько было дедам в 41-м… Для сегодняшнего выпуска я отобрала воспоминания москвичей, тогда совсем еще юных людей, которые помнят наш город совсем другим. В нынешних праздничных

фейерверках, бравурных маршах

… частицы веры, преданности миллионов и миллионов таких, как они, обыкновенных людей. Вчитайтесь в строки не правда ли, они были совсем не такие, как мы? Они жили другими стереотипами, по иной идеологии. И все же вдруг кольнет сердце, до чего же мы похожи! Потому что - родные.

Родные - это когда Родина

одна. Ее, как мать, не выбирают.

И нам остается только самое мудрое -- постараться быть дружной семьей.

Алла ШУГАЙКИНА

мы носили выданные в Доме пионеров лыж-- пексы с загнутыми вверх носами, как у боярЭти пексы бывали периодически или мокрыкогда подсыхали, - скукоженными и сжимали ноги наподобие «испанского инквизиторского сапога» для пыток. Кто помнит эти клятые пексы?

Работа наша заключалась в следующем.

Предварительно убрав растительность, в относительно подсохнувшем месте (глубже 15 см стояла вода, поверхность «земли» была зыбкой) уголковыми лопатами мы нарезали кирпичики торфа, извлекали их из черной воды и укладывали сушиться в виде кладок. Высушенные бруски на носилках таскали к твердой грунтовой дороге, грузили на подводы или автомашины. В перерыв - шли в столовую. В закуску всегда давали «растительную колбасу», другие эрзац-продукты. Калорийность еды была низкая, требовалась добавка подножного корма, которым были «дары» крестьянских огородов или совхозных полей, примыкавших к нашему болоту.

Незаметно подошла и осень, начались затяжные дожди. За время работы нас отпускали 2 раза в Москву в увольнение, и мы везли в семью первую заработанную буханку хлеба, немного овощей. Поздней осенью мы возвратились домой с жалкими остатками от обещанной «кучи денег»: за взрослую работу и вычеты сделали взрослые - за питание, проживание, инвентарь, за больничный режим…

В октябре 1942 г. открылись московские школы (не все), и я пошел в 4-й класс. Жизнь входила в нормальную военную колею, ко многим тяготам притерпелись, а мы, дети, взрослели удивительно быстро. Кроме «торфоразработок», я разгружал вагоны с углем, работал несколько лет в колхозе на окраине Москвы. Но «торф» был первым испытанием и в памяти засел крепко. Ау! Где вы, «болотные пионеры» 1942 года? Отзовитесь! Должен же кто-то выжить после такой закалки! Для многих нынешних молодых это было очень давно, а для меня - как будто вчера, перед нашей Победой.

С уважением, Олег Сергеевич РОЖНОВ, пенсионер

Город маскировали, рыли щели, ставили «ежи»…

ли, мечущиеся по обочине дороги и пытающиеся проверять документы у мужчин, услышала шум, грохот, крики, гудки автомобилей… Я вернулась к своему дому, прошла по Лефортовскому валу до 417-й школы, во дворе которой, сидя за выставленными наружу столиками, я перед этим вместе с другими женщинами записывала добровольцев и выдавала повестки. Но уже не было ни очередей, ни столиков, никого, кроме нянечки, в растерянности стоявшей на крыльце со связкой ключей.

i

Фото Леонида ГЛАГОЛЕВА.

Главное здание бывшего госпиталя 5001 на Новобасманной.

это была знаменитая Басманная больница -- ныне 6-я городская, которая в годы войны стала эвакогоспиталем № 5001…

Я осталась работать в госпитале. Как меня использовали? А вот уж действительно по потребности. Топила вертикальные котлы системы инженера Шухова, перетаскивая тонны бурого подмосковного угля, выполняла обязанности палатной сестры и санитарки, к которым привыкла не сразу. Помню, как в один из первых дней, кажется в самый первый, я шла

Краткая история Москвы

Владимир МУРАВЬЕВ

Начертанное временем и роком… Глава семнадцатая

Шемякин суд

по коридору, составленному кроватя-

ми, и услышала: - Сестра, подай утку! -- Что такое утка, я уже знала, нагнувшись, достала из-под кровати прозрачный стеклянный сосуд с длинным горлышком и поставила его на край кровати поверх одеяла, натянутого у бледного, обросшего седоватой щетиной немолодого солдата до самого подбородка. И вдруг услышала укоризненно мягкий оклик:

- Не бойся, дочка. Заправь. Рук у

меня нету. Да что там говорить, легче перечислить, чего я не делала. Бои шли под самой Москвой. Раненых из медсанбатов или прямо с передовой привозили в больших санитарных автобусах, а иногда на грузовиках с брезентовым или фанерным верхом, в окровавленных, закоржевших на морозе бинтах. Их было много, койки в палатах и коридорах стояли почти вплотную. Я умывала и подмывала раненых, читала и писала письма, утешала, как могла, и очень много читала вечерами стихов Пушкина и Лермонтова, Маяковского и Симонова, а также и прозу -- п - преимущественно раннего Горького. Не знаю, как я читала тогда, вряд ли уж особенно хорошо, хотя, конечно, вкладывала всю душу. Но слушали они необыкновенно. Господи, как же они слушали! Должно быть, прекрасное и чистое было необходимо этим людям, чтобы наладить, восстановить душевный баланс, нарушенный тем безобразным и страшным, что они увидели за несколько первых месяцев войны, которая привела их на подступы к Мо-

скве. Вечер 2 декабря 41-го помню до

малейших деталей, и каждый раз, когда вспоминаю его, бывает такое чувство, будто снова и снова просматриваю фильм, в котором сама играю одну из главных ролей, и вижу свое лицо, склоненное над книгой, тесные ряды кроватей, обращенные ко мне лица, слышу тяжелое дыхание десятков людей…

В полутьме читаю «на ощупь», почти наизусть щемящие строчки из «Макара Чудры»: «Далеко в степь уйдет Лойко, и до утра плачет его скрипка, плачет -- хоронит Зобарову волю». Говорю и чувствую, как вздрагивает, ломается мой голос молодой, неопытной чтицы.

Напротив меня поперек кровати сидит молодой казах. Левая нога у него высоко, почти до самого паха, ампутирована, и теперь странно видеть его видящим по-восточному, «скрестив» единственную ногу. Вчера он жаловался, что очень болит именно ампутированная, и даже плакал. Сейчас его густо-карие глаза тоже полны слез, темные губы кривятся. Я спрашиваю его едва слышно: - Больно? - И слышу тихий, как

дыхание, ответ: Жалко! А, жалко! Ка-акой парен!

У меня першит в горле, я кашляю и осторожно осматриваюсь, стыдясь своей слабости, Но на меня никто не смотрит, а смотрят все в дальний угол палаты, где лежит тяжело раненный майор Серов, которому я вчера писала письмо к жене. Мне не видно его лица, но я вдруг понимаю, что он умер, и, испуганная, растерянная, тихо-тихо, на цыпочках, словно боясь разбудить его, подхожу к кровати.

- Как же это? Почему меня не по-

звали? Сосед майора, тоже испуганный и

бледный, виновато говорит: - Я вроде видел, что ему плохо, хотел сказать, а он не позволил: «Не мешай, говорит, бойцам. Не каждый день у них театр. Я подожду». А сам вот - и не дождался…

Злата Андреевна СТАРОВОЙТОВА

Князь галицкий и звенигородский Юрий Дмитриевич, в отличие от других дядьев нового московского князя малоI летнего Василия Васильевича, отказался признать племян|ника старшим над собой, ссылаясь на порядок, установленный главным законом Руси -- «Русской правдой» Ярослава Мудрого, в которой было сказано, что по смерти князя его престол получает следующий за ним по старшинству брат. На практике это правило часто не выполнялось, но поскольIку закон не был отменен, то между дядьями и племянниками, если их силы были приблизительно одинаковы, начиналась борьба за власть.

Итак, Юрий Дмитриевич не захотел целовать крест новому московскому князю и вместо того, чтобы ехать в Москву, ушел с дружиной в отдаленный Галич. Московская дружина погналась за ним, он скрылся в Нижегородских землях. Только три года спустя Юрий все-таки вынужден был покориться и признать себя «младшим братом» племянника. Но еще через два года, когда умер великий литовский князь Витовт -- дед Василия по матери и самый сильный его союзник, Юрий тотчас отказался от клятвы верности и поехал в Орду добывать себе ярлык на Великое Владимирское княжение. Хан оставил ярлык за Василием, но этим не остановил борьбу.

Звенигородский князь, чувствуя свою силу, не стал больше ни ссылаться на старые законы, ни интриговать в Орде и весной 1433 года с сильной дружиной и с двумя своими сыновьями Василием Косым и Дмитрием Шемякой внезапно напал на Москву, разбил московскую княжескую дружину, захватил в плен Василия, отослал его в Коломну, а себя объявил князем московским и великим князем владимирским. Но вскоре он убедился, что ни московские бояре, ни народ его не поддерживают, а - наоборот - того гляди, выгонят из Москвы, и вынужден был уйти в свой удел.

Законный великий князь Василий Васильевич вернулся в Москву. На следующий год Юрий опять пошел на московское княжество и вновь разгромил московскую дружину. Звенигородский князь торжествовал победу, но тут он внеI запно умер. Князь Василий заключил мир со своими двою|родными братьями.

I

Руси. Ордынский хан Улуг-Мухаммед, считая раздираемую ! борьбой князей Русь легкой добычей, двинулся на нее в по-

ход. В бою под Суздалем на реке Каменке татары смяли! московские полки, великий князь был ранен и взят в плен. Позже его отпустили за большой выкуп, опустошивший княI женскую казну. Между тем Шемяка, вступив в сношения с Ордой и полу-! от хана обещание поддержать его, продолжал совер-

чив шать набеги на московские волости. Военное счастье переходило от одной стороны к другой. Время от времени двою-

родные братья заключили мир. И в такой период мира в феврале 1446 года Василий Васильевич поехал с небольшой свитой на богомолье в Троице-Сергиев монастырь. В это время Шемяка и его союзник князь можайский Иван неожиданно нагрянули на Москву,! разграбили город, пленили мать и жену великого князя и

поскакали в Троицу.

Василий Васильевич слушал обедню у гроба святого Сер-

гия, когда в церковь вбежал его дворянин по имени Бунко и сказал: «Шемяка разорил Москву, пленил твою мать и супругу и идет с дружиной сюда!». «Я в мире с братьями. Ты хочешь меня опять поссорить с ними. Не верю твоему навету!» - ответил великий князь и велел выгнать дворянина из монастыря. Потом все же послал своих воинов на московскую дорогу, Но было поздно: дружина Шемяки уже ворвалась в монастырь. Василий, ища спасения, закрылся в церкви. Услышав за дверью голос Ивана можайского, он громко воскликнул: «Брат и друг мой! Животворящим крестом и иконой над сим гробом Преподобного Сергия клялися мы в любви и верности взаимной; а что теперь делается надо i мною, не понимаю». «Государь, -- сказал Иван можайский, - не желаем тебе зла, желаем лишь устрашить пришедших

с тобою Мехметовых слуг, чтобы они уменьшили твой выкуп».

Василий вышел из церкви. Тут его схватили дружинники. «Где брат мой Иван?» - спросил Василий. «Ты пленник великого князя Дмитрия Юрьевича", - ответили ему схватившие его. Связанного по рукам и ногам, в голых санях, великого

Однако вскоре старший сын Юрия Василий Косой нарукнязя Василия привезли в Москву. Здесь его ослепили на шил мир и напал на московские пограничные волости. На оба глаза (почему он и получил прозвище Темный) и затем этот раз московское войско разбило звенигородцев, и Вавместе с семьей отправили в ссылку в Вологду. силий убежал в Галич к брату Дмитрию Шемяке. Здесь браНа Москве вокняжился Дмитрий Шемяка, Н.М. Карамтья держали совет, после которого Шемяка приехал в Москзин, характеризуя его краткое правление, говорит, что он, ву и звал Василия на свою свадьбу. У московского князя «попирая ногами справедливость, древние уставы, здравозникло подозрение, что его пытаются заманить в западвый смысл, оставил навеки память своих беззаконий в наню. Он велел посадить Шемяку под стражу и держал до тех родной пословице о суде Шемякином, доныне употребипор, пока Василий Косой не был разбит окончательно. Постельной». ле этого Шемяку отпустили. Незаконность притязаний Шемякина великое княжение Поражение Василия Косого не остановило братьев в жебыла очевидна всем. Василия Васильевича поддержали лании продолжать борьбу за великокняжеский титул. Посмногие князья, в том числе тверской, В 1447 году объедиIкольку теперь, после смерти отца, их род потерял даже ненное войско вернуло Москву великому князю. Шемяка беочень проблематичное право на него, то они сделали ставку жал в Новгород, там его отравил собственный повар, как утна силу. верждала молва, подкупленный Москвою. Эта междоусобная война, получившая у современников Василий Васильевич умер в 1462 году, Великокняжеский название «Шемякина престол занял его сын Иван -- Иван III, при котором было смута», принесла мноокончательно свергнуто татарское иго. го горя и несчастья Продолжение следует.