Важный аспект, определяющий человека в качестве homo religiosus[1], был и до сих пор остается жертвоприношение. Данный комплекс ритуалов является связующим звеном между этим миром (Явь) и Иным[2]. Этот мост, наведенный когда-то нашими предками в глубине тысячелетий, обеспечивает взаимообмен между мирами, а значит способствует правильному функционированию как Космоса, так и его отдельно взятого проявления - человека. В этой связи напрашивается аналогия с Калиновым мостом через реку мертвых - Смородину, описанным в народном эпосе, где главные герои приносят в жертву свой собственный страх перед лицом испытаний потустороннего.
Важность жертвоприношения раскрывается при погружении в его этимологическое и семантическое пространство. Так, согласно В. Далю, жертва – пожираемое, уничтожаемое, гибнущее; что отдаю или чего лишаюсь невозвратно[3]; приношение от усердия божеству: животных, плодов или иного чего, обычно с сожиганием; отречение от выгод или утех своих по долгу или в чью-либо пользу; самоотвержение и самый предмет его, то чего лишаюсь[4]. Отсюда в русском языке сформировалось одно из определений сакральных мест язычников – жертвище, идольское капище, а также жрец – буквально тот, кто приносит божеству жертву[5]. Очерчивая семантическое значение жертвы как нечто такого, что отдается безвозвратно, и при этом не получая ничего взамен, мы перейдем к понятию «треба», которое широко известно в современной славяно-русской языческой традиции. Согласно тому же Далю, треба - жертва, приношение, жертвоприношение[6]. Вместе с тем, семантическое пространство употребления данного слова придает ему несколько иной характер, нежели слово жертва. В частности, прослеживается его связь с глаголом требити – очищать, опрастывать, отделять негодное, а также с требовать – нуждаться в чем – либо, иметь надобность[7]. Примеры употребления «требы» в обиходе, приведенные В. Далем, в большей степени дают отсылку к переводам христианских Евангелий, а также акцентируют внимание на церковных обрядовых действиях: «Священникъ ушолъ с требами к умирающему»[8], однако, он указывает на народно-церковное происхождение данного слова, что оставляет за собой пространство для спекуляций по поводу его значения. Этимология этого слова заимствована из др.-русск. тереба, ст.-слав. трѣба. Согласно богословской концепции, это богослужение по просьбе или по настоянию верующих. Скорее может быть понято как «исполнение долга»[9]. Само же слово происходит из праиндоевропейского –terb*[10] со значением «очищать поверхность, корчевать». Из этого значения постепенно развивается значение «быть нужным, полезным, пригодным», которое легло в основу глагола требоваться, этимологически родственному глаголам «тереть» и «теребить». Сам же корень является вариантом корня *ter- с расширением, который в праславянском языке имел примерно то же значение, что и в современном русском языке: «нажимая, проводить взад и вперёд по поверхности чего-либо»; в то же время у многих производных это значение приобрело дополнительный оттенок «уничтожать». Это значение, вероятно, развилось из значения «уничтожить трением» (стереть пыль, воду, надпись) и распространилось как значение «уничтожить вообще». Это подтверждает анализ производных от корня *ter- в различных славянских языках[11]. Если суммировать полученные значения, получается, что треба – процесс физического уничтожения объекта, нацеленный на взаимообмен между людьми и Божественным. Проводя аналогию с другими традициями, стоит выделить семантическую связь германского blota со славянским жертвоприношением, ссылаясь на «Слово св. отца нашего Iоанна Златоустаго..», в котором автор указывает, что русские резали или топили в воде кур, причем резанных кур они ели сами. Подобные ритуалы описаны словом «блутити»[12]. Данное обстоятельство сближает славяно-русскую и германо-скандинавскую традиции.
Таким образом, пространство главных терминов жертвоприношения современной славяно-русской языческой традиции связано с основными способами проявления Божественного– теофанией[13] и иерофанией[14]. Здесь жертва становится частным случаем теофании, когда адресат в виде Богов или духов не обязан отвечать взаимностью, а также может подразумевать под собой выстраивание вертикали Духа[15] в непосредственном контакте с Божественным. В этой связи расширяется и значение термина «жрец» как тот, кто выстраивает эту вертикаль. Треба же является процессом взаимообмена и может исходить из семантического значения «движения взад и вперед», круговорота даров и отдачи долгов между мирами и буквально является взаимодействием человека с физическими предметами, перенесенными из области профанного в сакральное. Отсюда возникло и более широкое понимание культовых мест язычников как требища - языческий храм, идолище, капище, жрище, поганище, кумирня, божница идолопоклонников[16], поскольку иерофания – это процесс взаимодействия с Божественным, доступный абсолютному большинству.
___
Ссылки:
[1] С лат «человек религиозный» - так М. Элиаде определял человека, обладающего верующим сознанием.
[2] Здесь и далее написание слова с заглавной буквы выводит его значение из физического пространства в метафизическое.
[3] Здесь и далее курсивом расставлены акценты автора.
[4] В. Даль, «Толковый словарь живого великорусского языка», М., «Терра», 1998, Т. 1, С. 1332.
[5] Там же.
[6] Там же, Т. 4, С. 824.
[7] Там же, Т. 4, С. 825.
[8] Там же, Т. 4, С. 824.
[11] Горбушина И. А., «Значение корня *ter – в праславянском языке», УДК 811.16'37, ББК 81.41-3, Г-67.
[12] В. Й. Мансикка, «Религия восточных славян», М., ИМЛИ РАН, 2005.
[13] Теофа́ния (от др.-греч. Θεοφάνια = θεός — «бог, божество» + φαίνω — «светить(ся), являть, показывать, обнаруживать») — непосредственное явление божества в различных религиях.
[14] Иерофа́ния (от греч. Ιερός «священный» + φαίνω «светоч, свет») — проявление священного. Термин был введён М. Элиаде, который определил его как «нечто священное, предстающее перед нами».
[15] Дух – в античной философии обозначает условие и результат высших форм деятельности разума. Это высшая способность человека, позволяющая ему стать источником смыслополагания, личностного самоопределения, осмысленного преобразования действительности; открывающая возможность дополнить природные основы индивидуального и общественного бытия сферой культурных (моральных, религиозных, эстетических и пр.) ценностей; играющая роль руководящего и сосредотачивающего принципа для других способностей индивида.
[16] В. Даль, «Толковый словарь живого великорусского языка», М., «Терра», 1998, Т. 4, С. 825.