Я думаю, оно неактуально даже внутри поэзии, но обо всем по порядку.
Высказываие легко интерпретируется даже на самом поверхностном уровне: писать легко когда от автора требуется знать себе рифмовать, и ничего не тревожит. Когда же у автора стоит существенная задача, то чем она условно-масштабнее, тем сложнее ее выразить.
Вопрос усложняется, как всегда, с учетом исторического контекста. Эминеску был романтическим поэтом небольшой языковой группы во второй половине 19-го века. Текст написан под конец классицистской эпохи, и суть его сводится к типичной для романтизма апологии – что классицистский канон не дает адекватных средств для выражения задач, подогреваемых внутренним миром автора. Автору, к слову, на момент написания было всего 33, и он уже успел стать классиком и сойти с ума. Весьма романтический жизненный цикл.
Предъява, в принципе, для своего времени обоснованная: по классицизму, лучшие тексты всегда уже написаны, автору остается только повторять их – что в свою очередь требует выверенной формы, но не требует радикально нового смысла. Максимум новых нюансов. Письмо становится ремеслом с данным набором шаблонов, за пределы которых выходить не имеет смысла – поскольку, см. выше, лучше тексты уже написаны.
Другой вопрос – что данная полемика означала в румынской литературе 1880-х? Романтическая линия была подчерпнута Эминеску во время его учебы в Вене и Берлине, где романтизм фактически уже был новым каноном. В принцпе, он был новым каноном и в самой Румынии: как и Россия, Румыния вступала в мир светской литературы уже в 19-м веке на одной волне с национализмом и внутренними конфликтами, так что идея, что в 1880-х где-то в Румынии царствовала каббала упырей-классицистов, охочих травить молодого поэта, представляется несколько несерьезной. По большому счету, Эминеску полемизирует тут с самим собой.
Так почему высказывание таки неактуально?
Классицистский подход к форме и содержанию был архаичен еще при жизни Эминеску. Его ошметки сохранились в 20-м веке только в тоталитарных режимах, тоскующих по имперской пышности, и в формах настолько уебищных, что они компрометировали себя сами. Оппозиция классицизма и романтизма в 20-м веке неисторична – она выглядит существенной только в условиях умолчания, когда большая часть поэтических направлений игнорируется из личных пристрастий преподавателя или согласно повестке свыше.
На практике, поэзия 20-го века уже не имела шаблонов. Как и живопись, как и архитектура, как и крупная проза, как и музыка, как и все остальное. Разнообразие направлений дало достаточный разброс форм, так что выбор любой из них требовал стратегического подхода. Уже нельзя было взять гексаметр и лабать до потери пульса.
Другое дело что одна из проблем, озвученных Эминеску, все еще остается: подбирать нужные слова сложно. "Слов очень много", как говорила одна знакомая. Динамика письма часто приводит к тому, что текст выводит автора совсем не туда, куда автор его планировал – именно за счет внутренней логики самого текста. Можно писать хорошо – точно, осмысленно, глубоко – и все равно не высказать того, что хотелось.
Эту проблему нельзя снять потому что слова работают не так как мысли или эмоции. Но это не страшно. Поэзия предполагает констуркции. Романтическая апология о внутреннем мире тоже была способом предложения альтернативных конструкций, смены критериев. "Да блять" всегда будет точнее описывать состояние автора чем шесть томов сочинений, и в конечном итоге поэт всегда разделяет слова на бумаге, и то, что он чувствовал сколько-то лет назад о ситуации, которую уже плохо помнит. От слов требуется работать вне зависимости от.
"For us, there is only the trying. The rest is not our business."