Местное летописание XVI века: проблемы изучения и почему это круто

Чтобы не ходить далеко, хочу дать небольшую сводку ситуации с изучением местного летописания XVI в нашей стране, ответив на вопрос "а почему им вообще занимаются?" При желании все высказанные мысли можно распространять на малые памятники других эпох. Общее деление на "мейнстрим" и периферию все равно не меняется. 

Когда речь заходит об изучении источников XVI века, на ум обычно приходят такие крупные памятники, как Русский Хронограф, Степенная книга или Лицевой летописный свод. И даже если отойти от памятников, чья основная цель была завязана на историописании, то на виду оказываются послания Филофея, сочинения Ивана Пересветова или переписка Ивана Грозного с князем Курбским. Эти источники на слуху, на них обращали внимание и ученые, и общественные деятели. Они популярны как в науке, так и за её пределами.

Однако происхождение всех памятников такого уровня связано с узким кругом интеллектуалов, близких к церковной или политической элите. Некоторые источники впоследствие привлекали внимание философов и идеологов, получая всплеск к собственной значимости. Другие памятники, не получив в XVI веке особого признания, становились со временем маркером эпохи (как те же послания Филофея).

Чем-то вроде квинтессенции этого подхода, ставившего во главу угла изучение крупных памятников XVI века, можно считать работу Я.С. Лурье "Две истории Руси", в которой была высказана мысль об упадке местного летописания после победы Москвы над остальными княжествами и завершении объединительных процессов в Северо-Восточной Руси. Несмотря на то, что замашки Москвы на централизацию никто не отменял, местное лето- и историописание не умерло, а продолжало существовать. И XVI век подарил историкам крутые провинциальные памятники вроде Холмогорской, Усть-Вымской, Вологодско-Пермской и Устюжской летописей. Кроме того, литературная сокровищница пополнилась рядом более мелких летописцев и сказаний, рассказывающих об истории отдельных монастырей или епархий (Соловецкий летописец, Сказание о Троицком Усть-Шехонском монастыре, Сказание о Спасо-Каменном монаре). Известны даже подборки летописных сведений, составленных по инициативе отдельных частных лиц или представителей некоторых боярских родов, например, Мстиславских и Шуйских.

Все дело в том, что а пределами узкого круга больших книжных центров шла своя жизнь. И в куда меньших по размеру памятниках также находили своё отражение авторские взгляды на происходящие в стране процессы. И удаленность мест, в которых шел процесс творчества, позволяла книжникам избегать прямого контроля со стороны Москвы. Им дозволялось больше писать о том, что окружает их, не обращая внимания на очередную придворную интригу или смену фаворитов. А такой фокус тоже имеет право на жизнь. 

Взять, к примеру, Сольвычегодский летописец, созданный в конце XVI века. Не источник, а сказка. Настоящее воплощение местного историописания, где автору вообще пофиг на общерусские события. Один единственный сюжет из знакомой нам истории - это взятие Казани Иваном IV. Да и это автор то ли перепутал дату, то ли специально подправил её так, чтобы взятие города пришлось аккурат к окончанию строительства очередной церкви. Казалось бы, вот и весь летописец - пожары, строительство церквей, да пара стихийных бедствий. Но каждое из сведений памятника использовалось для дополнения картины прошлого конкретного региона и позволяло взглянуть шире, уточняя частоту эпидемий, масштабных бедствий или развития книжной культуры.

К источникам другого рода, также свободным от цензуры, относятся и авторские "заметки на полях". Послесловия, введения, колофоны (что-то вроде выходных записей): все они были продуктом деятельности переписчиков, имевших возможность добавить что-то к основному тексту. Зачастую их дополнения носят уникальный характер, и они предоставляют информацию, которой нет в официальных рукописных памятниках. 

Например переписчик Сборника сочинений Петра Дамаскина в 1547 году к основному тексту решил добавить запись о венчании Ивана IV на царство. Казалось бы, обыденная заметка, да и событие очень даже значимое. Однако далеко не все писцы вскоре после венчания русского государя на царство стали именовать его царским титулом. Известно, что переписчики по меньшей мере 14 датированных рукописных книг (и это считается много), следуя длительной традиции, по крайней мере, до 1597 г. русского самодержца именовали великокняжеским титулом. Без царского. 

Однако конкретно этому книжнику, работавшему в где-то на задворках Новгородской епархии, показалось, что сведения о венчании правителя на царство стоит внести в сборник совсем другой тематике. Почему? Неясно. Но если таких книжников историки обнаружит больше - можно будет делать какие-то выводы, исходя из их положения в обществе и круга социальных связей.

Может показаться, что сведения подобного формата не имеют особого значения, когда речь идет об изучении событий более крупного масштаба. Но эти небольшие дополнения и уникальные материалы о военных походах, пожарах, стихийных бедствиях, и событиях общерусского масштаба могут быть выведены на макроуровень, дополняя или опровергая крупные памятники книжности, которые часто делались по указке сверху. 

В итоге можно по-другому взглянуть на происходящие в государстве события, проследить реакцию на те или иные явления на местах. Ведь если в Московском летописном своде красной нитью через весь текст проходит идея всеобщего единства под рукой православного царя, это не значит, что с ней будет согласен вообще каждый книжник, способный держать в руке писало.