Из вещей более-менее частных я бы назвал расцвет форм, связанных с различными дигитальными практиками: фларф (поэзия поисковых запросов), found poetry на основе скриншотов, интерактивная поэзия (от опросов в соцсетях до имитации компьютерных игр и разговоров с ботами), поэзия нейросетей. У нас этим занимались, например, Андрей Черкасов, Лидия Чередеева, Ростислав Амелин, Юрий Рыдкин; предпосылки можно увидеть еще в работах концептуалистов. Проблематизацией и в каком-то смысле дискредитацией физического измерения текста занимается такая практика, как блэкаут (Остин Клеон, в России — тот же Черкасов).
Если говорить о вещах глобальных, то, во-первых, в разных языках произошел новый расцвет социальной поэзии, особенно ориентированной на деколонизацию, преодоление дискриминации ранее замалчиваемых социальных групп (феминистская поэзия, квир-поэзия и т.д.; все это довольно хорошо развито и в России). Во-вторых, тенденции, заложенные language school и их предшественниками, продолжились в экспериментах на стыке поэзии и философии (и иногда кибернетики; см. эксперименты Евгении Сусловой); одна из основных проблем такой поэзии — возможность субъекта, определение точки, из которой раздается речь. В-третьих, распространение интернета многократно усилило связность и размер поэтического поля, возникла возможность мгновенных публикации и обсуждения текста, что само по себе влияет на творческие практики; как следствие, появилась новая поп-поэзия, распространяющаяся в соцсетях (у нас скорее в ВК, в Америке в первую очередь в инстаграме (instapoetry)) и имеющая значительное влияние, несмотря на примитивность большинства образцов. В-четвертых, как бы к этому ни относиться, происходит институциональное включение в поле поэзии/литературы новых жанров и, говоря языком формализма, рядов: если с рок-поэзией это происходило примерно с 1970-х (и увенчалось Нобелевской премией Боба Дилана), то с рэпом это происходит сейчас. В-пятых, поэтам все интереснее размывать границы между стихом и прозой, находиться в зоне неопределенности (что, впрочем, оспаривается профессиональными стиховедами).
В русской поэзии из каких-то заметных групповых движений (не путать с объединениями, которых было довольно много) я могу сходу припомнить только «новый эпос», представленный Леонидом Швабом, Арсением Ровинским и Федором Сваровским, хотя довольно быстро под «новый эпос» стали подверстывать любые стихи, рассказывающие истории, от Марии Степановой и Линор Горалик до Андрея Родионова и Веры Полозковой. В самом деле, в конце 2000-х наблюдался всплеск нарративной поэзии; в то время это было принято связывать с упадком прозы. Но в оригинальном изводе под новым эпосом подразумевалось скорее конструирование некоего мира, связность которого должен достраивать сам читатель: в тексте присутствуют лишь фрагменты, намеки, создание цельного эпоса старого образца в очень фрагментированную, раздерганную, отвлекающуюся эпоху кажется принципиально невозможным. Что происходит с движениями и направлениями в других странах, я, к сожалению, знаю хуже. Английская и американская поэзия отчасти вписываются в несколько трендов, названных выше. Некоторое время назад в Америке были в моде разговоры о «новом формализме» (то есть возвращении к традиционным формам стиха), но довольно быстро заглохли.