"Над пропастью во ржи" — это айсберг с большим отношением видимой части к невидимой.
Обычно роман, как жанр, подаётся так, что по крайней мере понятно, что эта невидимая часть есть. Они очень легко и быстро соединяются. В случае с Сэлинджером, о том, что невидимая часть есть, узнаешь главным образом из других вещей, главным образом из рассказов. Но зато после рассказов перечитывать "Над пропастью во ржи" уже просто страшно, потому что понимаешь, что именно находится с невидимой стороны айсберга.
Я не уверен, что об этом стоит говорить, потому что это действительно лучше найти самому. Я просто предлагаю прочитать сборники "Девять рассказов" и "Выше стропила, плотники", и настоятельно рекомендую читать их в оригинале. Или если это много, то достаточно прочитать "For Esmé—with Love and Squalor", и потом просто представить, что "Над пропастью во ржи" — это то, что рассказчик пишет по возвращении домой. И в общем-то всё будет понятно.
Но если очень надо, то можно попробовать так: представьте себе, что вам 16 лет, и вы всё чувствуете, и ничего не понимаете.
Всё, что вас окружает, представляется вам какой-то левой хернёй, и у вас даже слов не хватает, чтобы всё это описать... Это просто... левая херня! Вот это что. Какие-то левые люди, смеются каким-то левым шуткам, и все эти левые дамочки с их левыми сумочками, и всё это... Блин. Лево. И херня. Всё это. Вот это что.
Пройдёт очень много времени пока вы свыкнетесь с миром. Научитесь. Сможете разговаривать с людьми. Всё ещё плохо, но хоть как-то. Вам станут даже милы эти их уже не такие левые привычки, их быт, разговоры и настроения. Вы научитесь любить мир, извлекать из него какие-то свои смыслы. Вам всё ещё будет сложно, потому что вам продолжает казаться, что вы чувствуете не то чтобы больше, но ощущаете какие-то ещё вещи, какое-то "что-то ещё", которое всё так же, как и раньше, не можете сформулировать. Только если раньше вы не могли сформулировать вообще ничего, потому что словарный запас у вас был в пятнадцать единиц, и вы много грубили, и ссорились, и вообще всё это стыдно теперь вспоминать — но это что-то было в воздухе уже тогда. И вроде бы это самое нужное, что может быть нужно, самое то, ради чего стоит жить, искать. Но вместе с тем — может быть именно оно всегда отделяло вас от всех остальных. И всё ещё отделяет.
А потом вы уйдёте на войну. И вернётесь с тиком во всех частях тела. Вы будете бояться машин, лифтов, кухонной утвари, радио, телевидения и всей техники, которая может производить резкий и громкий шум. Вы будете бояться праздников, в том числе именно в вашу честь, потому что когда начинает бить салют, у вас дрожат руки, и вам нужно немедленно куда-то уйти, спрятаться, сесть и пересидеть это всё. Даже в спокойном состоянии, дома, вам тяжело спать, читать, пытаться на чём-то сосредоточиться. Тяжело держать в руках ручку.
Вы не знаете, почему с вами это происходит. Это происходит не со всеми. Но пройдёт не один год, пока вы сможете функ- функ-ц-и-о-н-и-р-о-в-а-т-ь нормально.
Где теперь это "что-то ещё"? На его месте теперь какая-то немота. Вы не понимаете — оно всё ещё там, или его уже нет; оно было, или вы его выдумали.
Есть, в общем-то, только один способ узнать: вернуться туда, когда оно было, чувствовалось, со всей тогдашней грубостью, глупостью, всей этой юношеской дурью, всей неспособностью разговаривать, всей этой... Да. Всей этой левой хернёй.
Оттуда, может быть, будет видно.
Если можно, расскажите в комментариях.
Трудно сказать , что творится в голове автора ответа , и куда приведет его когнитивный диссонанс , усугубленный отчаянием.
Бытовой Кафка, только намного тоньше-убили