1968 приложение 64 №24

В. УПЬ МАН

Итак, победителей двое… Творчество Бронштейна весьма разнообразно. Он играет, ищет, творит, пишет хорошие поучительные книги. Неизбежно настанет время, когда Бронштейн постареет и придет пора написать мемуары, Будет что вспомнить, будет о чем написать. Скажем, на тему решающего тура. Например, как в 1948 году на турнире в Сальтшобадене перед последним туром он отставал на полочка от Сабо, и как затем Сабо проиграл Лундину, у которого эта победа оказалась единственной в турнире. Бронштейн же, победив Тартаковера, занял первое место. Есть у Бронштейна и грустные воспоминания о последнем туре, вероятно, самое грустное, -- проигрыш Кардосо в межзональном турнире в Портороже.

Когда теперь в Берлине Бронштейн проиграл важную встречу Ульману, казалось, что у наших гроссмейстеров не осталось никаких надежд на первое место в турнире. В последнем своем отчете из

Шахматы? Это очень просто…

(Продолжение. Начало на 4-5-й стр.). просто не знает, как играть с Ласкером. Правда, не было уже речи о гамбите Эванса, о дебюте двух коней, игрались стейницевские закрытые и полузакрытые партии, но Стейниц, словно желая запугать противника, предпринял невероятно сложные, темные, вычурные маневры и барахтался в них, утопая, как неопытный пловец в бурных волнах. «Ах, шахматы, это так сложно, что даже я в этой сложности погибаю», как будто говорил один. «О, нет, шахматы, это очень просто, и ты сам меня этой простоте научил», … словно отвечал другой…

ТРИДЦАТИЛЕТНИЙ чемпион и доктор философии не умеет отдыхать на лаврах. Этот невысокий сухощавый человек с еще молодым,

6 стр.

64

№ 24

-

Берлина я высказал мысль, что в лучшем случае Бронштейну удастся раскурить привезенную из Москвы сигару в честь Ласкера вместе с Ульманом. Именно так и случилось. Но для этого потребовались большие усилия Бронштейна, а также самая активная помощь немецкого гроссмейстера.

Плохо сложилась для Зайцева его игра с лидером в 13-м туре. Ульман мог решить исход борьбы

Символичный итог

в свою пользу и на королевском, и на ферзевом фланге, и в центре -где угодно. Но он нашел путь к ничьей. Неплохую коллекцию упущенных возможностей увезет из Берлина в Дрезден немецкий гроссмейстер!

Бронштейн в этом туре выиграл, и разрыв между ним и лидером сократился до половины очка.

Предпоследний тур принес большие огорчения Ульману и вместе с ним всем немецким шахматистам, которые считали, что вопрос о победителе турнира уже решен. Лидер потерпел поражение в партии с Барцаи. Это явилось хорошим стимулом для Бронштейна, который по-настоящему поработал во встрече с Цинком. 100 ходов потребовалось Бронштейну, чтобы сломить сопротивление немецкого мастера. Теперь уже москвич опережал Ульмана на пол-очка. Неплохие шансы догнать лиде-

но очень серьезным и несколько хищным лицом, с размеренной, спокойной речью, пронизанной неожиданными молниями острой и сухой иронии, теперь, когда он достиг небывалой для шахматиста высоты и значительных жизненных успехов, озабочен новой проблемой. Он играет сильнее всех - это признано, но как, в сущности говоря, играет Ласкер? В чем его стиль? В чем слабость его игры? И какова же, в конце концов, его шахматная индивидуальность? Все эти вопросы не существовали для Чигорина, Пильсбери, Яновского. Но перед Ласкером они должны были стоять. Как и Стейниц, он не удовольствовался тем, что побеждает, он хотел осознать, почему он побеждает. Но тут оканчивается аналогия со Стейницем и обнаруживается контраст между этими двумя глубоко различными натурами. Если Стейниц хотел знать, почему выигрывает тот, кто выигрывает, т. е. стремился установить законы шахматной игры, то Ласкер стремился подвести логическую базу под с в ои ходы, хотел установить законы св оей (разрядка «64»] шахматной игры.

ров имели Суэтин и Васюков. Но обоих подвели нервы.

Настал последний тур. Бронштейн играл белыми с Малихом. Немецкий мастер, вероятно, получил задание держать оборону и избрал русскую партию. Возможно, Бронштейну было «неудобно» одному занимать первое место, а может быть, он не видел, как можно усилить позицию после 15-го хода. Как бы то ни было, он предложил

Сало ФЛОР

ничью и дал возможность. Ульману догнать себя. Разумеется, Ульман, играя с Ортега, постарался воспользоваться этой возможностью.

Во всех своих шахматных трудах Ласкер не обходится без многократного упоминания имени Стейница; о Стейнице говорит он как о величайшем шахматном мыслители, считая себя по сравнению с ним просто «игроком»; и вместе с тем с характерной настойчивостью подчеркивает Ласкер при любом случае, что он ученик Стейница. И действительно, в первое десятилетие своей шахматной деятельности Ласкер таким и был…

Но ласкеровский парадокс в том и заключается, что он, больше всех сделавший для прославления своего «учителя», в период, когда наступает его зрелость как шахматного мыслителя и бойца -- после 1904 года меньше, чем кто-либо из его соратников может почитаться «стейницианцем». Больше того, в своих принципиальных партиях, и особенно в знаменитом турнире 1914 года, он как бы нарочно играет наперекор Стейницу…

…С именем каждого выдающегося шахматиста всегда связана какая-то конкретная новинка в области шахматной теории: усовершенствование