Вопрос ваш совершенно справедлив — и дело далеко не только в школьной программе. Проблема гораздо глубже. Так сложилось, что сочувствие, сострадание чужому несчастью, внимательное отношение к чужой проблеме, чужой беде — это нравственная норма. Речь не идёт о чистом и беспримесном альтруизме: ведь от несчастья нельзя зарекаться — и мы, сочувствуя другому, сознательно или бессознательно рассчитываем на то, что в случае чего посочувствуют и нам. Да и учиться на чужих примерах, на чужих ошибках гораздо лучше, чем самому влипать во все возможные трудности.
Напротив, сочувствие чужому счастью традиционно не входит в состав нравственных ценностей, которые мы считаем обязательными. Как максимум, от нас требуется чужому счастью не завидовать — да и это многим даётся нелегко. Почему так сложилось — не так-то просто понять. Возможно, потому, что от сочувствия чужому счастью — тебе самому не светит никакой практической пользы (ну, кроме хорошего настроения). То есть это, на эмоциональном уровне, гораздо более альтруистическое переживание (я не говорю сейчас о действенном сочувствии страданию, благодаря которому ты не просто сочувствуешь, но и помогаешь).
Таким образом, состояние литературы в этом отношении отражает более глубокую антропологическую закономерность: описание страдания способно вызывать гораздо более интенсивную реакцию, чем описание счастья.
Гончаров точно не позитивен.
Как говорят в «Что? Где? Когда?», не знаешь, что ответить, – отвечай «Пушкин».
Если вы перечитаете книгу стихотворений Пушкина (даже и школьную подборку), то найдете в них гораздо больше счастья, чем страдания.
Из школьного Пушкина легко вспомнить и «Барышню-крестьянку», где сюжет складывается совершенно счастливо.
Простите, но кроме "Барышни-крестьянки" ничего "счастливого" из школьной программы не приходит в голову. В этом и проблема!