№ 157 Второй выпуск, 25 августа

Пятница, 25 августа 1995 года

С одного боку поглядишькорнеплод, а с другоготак и плодоовощ

Союз шприца и браунинга

Земский врач и социальная революция в «медицинских новеллах» М. Булгакова

Работа над циклом была начата еще в 1919 году, а в 1924-1925 гг. перед публикацией рассказы подверглись серьезной переработке. Тогда же заканчивалась и работа над романом «Белая гвардия» - наиболее крупным произведением Михаила Афанасьевича о гражданской войне. То есть цикл стал как бы «противовесом» роману, посвященному трагической судьбе интеллигенции.

Проблема противоборства науки и невежества … одна из центральных в цикле. Задача врача - убедить, а то и заставить пациента поверить ему и принять лечение. Имеет ли он право оказывать такое давление, совершать насилие над волей людей, пусть и ради их же блага? Согласно «Запискам…», да. Это тот случай, когда цель оправдывает средства. Ведь те, над кем совершается «насилие», и понятия не имеют о серьезности угрозы. Но как только насилие выходит за рамки медицины, отношение Булгакова к нему резко меняется: вмешательство в жизнь личности, природы или социума неминуемо приводит к печальным последствиям. Лучшее доказательство тому - катастрофы в «Роковых яйцах» и «Собачьем

сердце». Художественная организация событий также играет важную роль. Мотивы одних рассказов нередко получают впоследствии отраженное, иносказательное осмысление, отчего в закрывающем цикл «Пропавшем глазе» становятся возможными явно метафорические приемы. «Сладостный и дикий ветер русской весны», рождение ребенка в грязи и невежестве, царящих на Руси, использование яркой цветовой гаммы по контрасту с предыдущими рассказами, воспринимаются как пробуждение надежды на обновление жизни. Автор выделил среди тысяч пациентов несколько наиболее запомнившихся мужчин, женщин, детей. Они и создают обобщенный образ народа, обладающего огромной внутренней силой, но нуждающегося и в исце-

лении, и в просвещении. Действие по времени совпадает с событиями 1917 года. И, несмотря на внешнюю удаленность от политической и отчасти социальной проблематики, присутствие революции ощущается как закадровый фон. Формально оно выражено только раз: в обращении возницы, деревенского «пролетария», к герою: «товарищ доктор». Но при более глубоком рассмотрении множество деталей, иногда явных, иногда метафорических, создают незримый, но вполне осязаемый образ эпохи перелома. Обращает на себя внимание и тот факт, что Булгаков выделяет цифру «семнадцать» во всех датах. Герой приезжает в Мурьево 17 сентября 1917 года, справляет свой день рождения 17 декабря. Действие «Пропавшего глаза» разворачивается ровно через год, то есть тоже 17 сентября. Такое количество совпадений нельзя назвать случайностью. Даже единый образ природы, неся на себе от-

печаток атмосферы революционного года, скла-

дывается в основном из промозглой осени и вьюжной, метельной зимы. Комната доктора - печь, стол, лампа, медицинская библиотека - выглядит как маленький островок. Прием проти-

вопоставления вселенской непогоды и уютного жилища станет основополагающим в последующих произведениях - - от «Белой гвардии» и рассказов ее круга до «Мастера и Маргариты».

Единственный раз во всем цикле в рассказе «Вьюга» герой берет в руки оружиепричем без всякого внешнего повода: ни о какой опасности вначале речь не идет. Просто кладет его в сумку рядом с инструментами. И хотя формально браунинг потом пригодился, чтобы отстреливаться от волков, в революционный год такой своеобразный союз шприца и пистолета тоже не случаен. Браунинг, по назначению - «гражданский» пистолет для самообороны, впоследствии выстрелит в руках Алексея Турбина («Белая гвардия») и доктора Яшвина (рассказ «Я убил»).

Сопоставления авторской образности в рамках литературной традиции и контекста 20-х годов также дают основания для нового взгляда на рассказ и весь цикл в свете отношения Булгакова к революции.

Центральным образом является вьюга - традиционный для русской литературы символ смуты. Булгаков применяет его практически в то же самое время в «Белой гвардии» в качестве основного средства выражения ужаса гражданской войны.

Иначе, чем в остальном цикле, трактуется женский образ. Вместо традиционного восхищения Женщиной, олицетворявшей народ и страну, в описании умирающей невесты конторщика, «блондинки, тоненькой» - уже слова абсолютно нейтральные по сравнению с поэтическими описаниями из других рассказов - зримо присутствует смерть: «… Нижняя челюсть девушки задергалась, она словно давилась, потом обвисла, тело напряглось под одеялом, как бы замерло…». Для сравнения: «на белом лице у нее, как гипсовая, неподвижная, потухала действительно ред-

костная красота…» («Полотенце с петухом»).

Девушка была «первой красавицей», невестой. После помолвки жених решил прокатить ее «в саночках». Горячий «рысачок» рванул с места и ее «мотнуло лбом о косяк». Так внешне выглядит эта трагедия. Однако она вполне может быть истолкована и как аллегорическое выражение взглядов автора на революцию 1917 года.

Женский образ всегда был традиционным поэтическим символом России. Хрестоматийный пример из творчества Н. Гоголя - Русь и несущаяся тройка. Сравнение страны, поставленной революцией на дыбы и рванувшей с места упряжки, вполне правомерно. Толкование свадьбы и революции как поэтического апофеоза буйства и удали также встречается весьма широко: от А. Блока до А. Башлачева в 80-х. Наверное, здесь

есть почва для размышлений…

Открой книгу

Поклонники творчества Михаила Булгакова отметили годовщину события, может быть, не столь заметного в наше бурное время, но, тем не менее, оставившего след в истории отечественной литературы. 70 лет назад, 15 августа 1925 года, в журнале «Красная панорама» увидел свет рассказ «Стальное горло» -- первый из цикла "Записки юного врача», одного из самых лирических и светлых произведений писателя. Булгаков, развивая традиционный для русской классики жанр «медицинской новеллы», отразил и интерпретировал новые реалии, привнесенные в жизнь России 1917 годом. «Записки…» принадлежат к тому периоду, когда уже сложился стиль Мастера.

Совершенно иначе, особенно по сравнению с «пасторальным романтизмом» некоторых сцен из «Записок…», показана судьба русского интеллигента во время революции в рассказе «Морфий». Начатый практически одновременно, в 1917-1918 годах, как роман «Недуг», он был окончен лишь осенью 1927 года, через десять лет, Небольшое произведение, впитавшее и сконцентрировавшее в себе плоть нерожденного романа, явно полемизирует с «Записками…», рассказывая историю деградации и гибели молодого врача Сергея Полякова.

Желание сопоставить эти произведения подкрепляется еще и тем, что действие «Морфия» разворачивается практически параллельно во времени и занимает также почти год: с 20 января 1917 по 14 февраля 1918. Это тот же замкнутый цикл повествования, рассказывающий о событиях года революционного перелома. Очевидно, одной из целей создания «Морфия» была попытка взглянуть на этот период под иным углом, нежели в более ранних рассказах.

Эта антитеза прослеживается по многим позициям. Если в «Записках юного врача» местом действия является «глушь», то события «Морфия» протекают, помимо сельского участка, и в уездном городе, и в Москве. В «Записках…» революционные события находят отражение только в намеках и образах-символах, в то же самое время доктор Поляков не только упоминает их в своем дневнике, но и становится свидетелем уличных боев в Москве. Революция и ощущение смятения, ею порожденного мира, поставленного с ног на голову, в рассказе присутствуют вполне зримо. Если основным пафосом «Записок…» был гуманизм трудной и благородной профессии врача, то в «Морфии» перед нами - трагедия одиночки, неуклонно деградирующего и сознающего это. Внешние причины заболевания Полякова опять же вполне бытовые: заглушение наркотиком страшных болей в желудке, несчастная любовь, тоска. Однако проблематика рассказа не носит частного характера. Наоборот, она отражает судьбу интеллигента, который потерял ориентиры во время революционной смуты, и погиб,

не сумев обрести новых идеалов, под обломками привычного мира.

Неопределенность и безысходность - основная стихия, окружающая героя, Недаром появляется здесь и вьюга -- прямая аллюзия из «Записок юного врача»: «Все вьюги да вьюги… Заносит меня!», А странные боли, вынудившие Полякова впервые принять наркотик, неожиданно посещают его 15 февраля 1917 года, то есть за десять дней до известных событий.

История эта также основана на фактах биографии автора. Булгаков, работая на глухом участке

в Никольском, какое-то время принимал наркотики, однако уже в 1919 году нашел в себе силы окончательно излечиться, И еще большего мужества потребовало от него не скрывать это, а, напротив, описать со знанием всех тонкостей течение страшной болезни, создать картину гибели от нее одного из своих литературных двойников. Таким образом, перед героем оказываются два пути, каждый из которых служит для утверждения или опровержения определенных идей. Один - это приоритет личных проблем над долгом и работой (большую часть дневника занимают переживания доктора) и, как следствие, потеря ориентиров, жизненно необходимых в эту переломную эпоху, Второй - это следование долгу вне зависимости от событий в окружающем мире, которому следует герой «Записок…» и доктор Бомгард. По убеждению Булгакова, представитель интеллигенции способен выжить, сохранить честь и достоинство в любую эпоху, лишь помня о служении высокой цели, будучи уверен в своем предназначении, не допуская в душу никаких волнений и страхов - ни личных, ни политических. Эта линия четко прослеживается во всем творчестве писателя от «юного врача» до профессора Преображенского и Мастера.

Конечно, сегодня мы в праве только делать предположения о догадках или гениальных прозрениях Булгакова. Истины о том, что он подразумевал воплотить в том или ином образе, не знает никто. Поэтому изложенное выше следует рассматривать лишь как попытку, один из вариантов прочтения хорошо известного текста и скорее как побуждение к поискам разгадки, нежели саму разгадку.

Алексей ЗАЙЦЕВ

Будущее воздухоплавания

Вышел в свет пятый выпуск альманаха «Дирижабль». На этот раз первый пилот - редактор Евгений Стрелков вывел его под цветной оболочкой, объем увеличился до 64 страниц.

Пятый запуск «Дирижабля»

Интеллектуальные воздухоплаватели пытаются разобраться в себе и в мире, открыть новые горизонты, выйти за пределы обыденности и приземленности, Естественно, что мысли членов экипажа во многом не совпадают и даже порой противоречат друг другу, но иногда происходят донельзя странные пересечения, которые, видимо, и помогают «Дирижаблю» » не сбиться с курса.

«Под бодрое жужжание пропеллера м ра мы взлелеем логический поиск», - - предлагает Карло Карра («Эмалированная радуга», 1917). «Как осенние фрукты, мы созрели для новых метафизик», - поддерживает его Джорджие Кирико (Рим, апрель, 1918). И вот уже зерна новой метафизики пробиваются сквозь строки Андрея Битова: «Какая, к черту, логика в Твореньи - оно равно лишь самому себе! Нас заманить в себя гораздо легче, чем в землю семечки… … и семя есть мы сами». (Токсово,16 октября, 1971). А вот Дмитрий Пригов отказывается использовать литературу для поиска смысла жизни. По его мнению, литература решает предпоследние вопросы, а вечные проблемы жизни и смерти для нее не существуют. Однако в пьесе Леонида Тишкова «Водолазы» эти вопросы выходят на первый план, хотя, возможно, и васлоняются светом шекспировской любви, возникшей между водолазами Романом и Юлией. "Прошу вас, уходите, не мешайте водолазам тихо сидеть на камнях, положив на колени ладони, - они ожидают Потопа или кратковременного дождя», А через несколько страниц этот Потоп возникает в странной (даже для меня, несмотря на то, что я ее автор) повести «Метаморфозы

нормы»:

Ночь из Дождя и Луны Растянуть до размеров полярной, Чтобы дельфины в окно Птицей могли заплывать… Чтобы всемирный потоп Смысл механический мусор И растопил ледники

На железных вершинах ума.

Но «Никто не верил в конец света, и мысли о будущем укладывались в сезонную спячку», - - вступает в диалог Даниил Да («Зимние ламентации»). «Время снега прошло. Приближается время ветров», - возражает Андрей Стрелков. «Время открыть глаза, - подхватывает Николай Гнетнев. - Свет звезд, скользящий по крыше, затекает под веки, выше дождя, нарисованного на предпоследнем небе… выше поверхности сна времени». И Альберто Савинио бросает свой голос на весенние весы оптимизма: «На смену эпохи убийц приходит время созидателей, традиционно обладающих поэзией профессии воздушного равновесия… Льется вино. Там на высочайших лучах - световые кондукторы собирают радость - мы поднимаем флаги среди ветвей» («Путь наверх», 1917). «Но согласитесь и с тем, что бывает так, когда прошлое не уходит и не наступает будущее», - предупреждает Руслан Нурудинов. Но будущее все-таки наступит, и пятый «Дирижабль» снова поднимется в небо российской культуры, и один из навигаторов, ведя многотиражную экскурсию по самым сокровенным закуткам и текстам, наткнется на остановившую его фразу «Ваша мыслительная способность задавлена цитатами» (Ачи. «Заглавие для абсолютно одного»).

Мухран МАЧАВАРИАНИ

Плакальщица моя, Грузия,

Михаил ПОГАРСКИЙ, экскурсовод-навигатор

Расплескавшая в долине грозди Винограда, ты - музыка,

Где каждый звук исполнен грусти; Ореол света над Светицховели, Мак, сорванный по дороге в Бетани, Все это - только вздох свирели, Когда медленный звук рождается в ее гортани. Перевод Елизаветы КУЛИЕВОЙ Резо АМАШУКЕЛИ

Время не терпит

В преклонный возраст входишь ты без В снег седины влюбившись без ума, А в комнате твоей лишь фуги Баха, Да пыльные тяжелые тома…

Наполнены глаза твои дымами, Где начисто отсутствует елей, Где всполохами красными в тумане Плывут озера маковых полей. Ну, а в душе - за будущее трепет И все, что было, - вроде бы не в счет, А время быстротечное -- не терпит, А время бессердечное - течет. И чтобы жить без разочарований, Ты мыслями жонглируешь, когда Боль греется на солнце, как в стакане - Прозрачная, но мертвая вода. Но иногда - за рамою оконной - Марш похоронный, плач и сквозняки… A Дух спеленут, как новорожденный,

Перед лицом мучительной тоски. Перевод Германа ГЕЦЕВИЧА Шота НИШНИАНИДЗЕ Обращение к дэву

Да, ты дэв девятиголовый! Но восемь-то чужие, наверно? У кого-то отняли умную, что ни ново, А глупую кто-то сам отдал, что скверно. За девятиголовым тобою Безголовых гонится стая.

РНЯЯ МОСКВЫ

страха,

Сказ про

Бан

Близко ли далеко, давно, а то недавно, только жил на свете царь-государь король Андрэ IV по прозванию Кучерявый. Царство его помещалось на острове, в окияне, представьте себе, Сардоническом. Птиц и зверья на острове водилось: ловить - не переловить. От рыб золотых и красных вода в морях прибрежных кишмя кишела, Шутка сказать, от тесноты великой рыбы на берег сами выпрыгивали! Тут уж их - кого в корзинку, а кого за хвост, да и обратно в море-окиян: «Гуляй, друган, окунь, сазан, заходи в четверг, на рыбный день…». А урожай на острове с деревьев собирали в виде булочек - кому с маком, кому с изюмом. Опять же и народ Андрэ Кучерявому достался что надо: незлобный, работящий и повеселиться не дурак. Оттого-то забот-хлопот у царя было ровным счетом две: кудри прихорашивать и государством управлять. Государство, впрочем, управлялось как бы само собой. А кудри расчесывать да раскудрявливать помогала дочка его, Марыя Андрэвна, девица осьмнадцати лет, прынцесса на выданье.

Дочурку свою разлюбезную, принцессу свою ненаглядную обожал Андрэ IV без памяти, Оттого и содержал взаперти, в медной башне. Опасался, как бы женихи охальные не выкрали -- уж больно Маша хороша-то была! С лица, конечно, чернява, ну да там у них все так ходят, и ни-

чего, привыкли. Выходила башня прынцессова окошками в цветущий сад, Ларанжерею. А и в Ларанжерее той диковинной произрастало чудо чудесное, дерево волшебное, фруктом целебно-профилактическим плодоносящее, Произрастало-то оно не как-нибудь, а под охраной неусыпных янычаров. Янычары были хотя и в лаптях, но бравого виду: все, чертяки, чубастые, усищи рыжие, грудь - колесом. День ли ночь -- востры сабельки на караул, зевать - не зевают, моргать - - не моргают, с дерева глаз не спускают. А на ветке позолоченной меж листочков перламутровых наливается соком драгоценный плод: не тыква - не арбуз, не банан - - не ананас… Оттого и название ему дано особое, научное: «Бананасис мирабилис», что в переводе с их басурманского языка означает: «Бананас наиудивительнейший». Чем же удивителен этот бананас лекарственный? А тем, что если скушать его с утра натощак, без сахара, да загадать при этом желание заветное, то оно тут же тебе к обеду и исполнится. И сладостно бы Андрэ бананаса вкусить, а насчет желания за-

ветного - - заминка. Чего не пожелай - - все исполнено. Проснется, бывало, ночью: «Хочу молока птичьего!». Вот оно, павлинов подоили, несут ему парное, в ведерке. Возжелает капусты со дна морского -- пожалте, выгребает к берегу королевский ныряльщик с кочаном под мышкой…

олго б еще Кучерявый размышлениям предавался, да забрался в сад к нему дикий зверь-обезьяна, сорвал бестрепетной лапой дивный плод и унес его в девственный лес. Стража, та, ясное дело, времени не теряла - - бить в трубы,

трубить в барабаны! Знамена развернули и с лихой песней - атьдва! - в девственный лес, ловить зверя, искать бананаса. День ловят - песни поют. Два ловят - песни поют. Оттого и потянулся в тот лес народ песни слушать. Всякие люди, но особенно девушки и барышни. В лесу девственном яблоку упасть негде. Командиры солдат своих сыскать не могут, растерялись, что делать не знают - гуляют напропалую с дамочками и шампанского пьют. Бананас

же как сквозь землю провалился, а зверя-обезьяны и след простыл. На третий день, однако ж, является во дворец юноша, столь же красивый, сколь и бедный. Так, мол, и так, говорит, зовут меня Васко. Гулял я в лесу и нашел изумительный фрукт: с одного боку поглядишь - корнеплод, а с другоготак и вылитый плодоовощ. Нес я его до Ваших Величеств, а в дороге проголодался… и съел. Натощак, без сахара. И, кстати, имею желание заветное: хочу, чтобы дочь Ваша полюбила меня - любовью страстной! Услыхав такую глупость несусветную, поперхнулся Андрэ IV ко-

полевским ланчем. "Да за что ж тебя любить, дурень? За то, что фруктом целебным злоупотребил? Так за это придется голову тебе - того, топором…»

В это время Мария Андреевна совершала на балконе моцион. Созерцала она пейзажи, веером изящно от москитов отмахивалась… а слышать-то все слышала, и увидеть тоже не забыла. Рассмотрела она юношу в бинокль и подумала себе: "Действительно, как же могу я, королевская дочь, полюбить сына крестьянского, да еще любовью страстной?» …И улыбнулась Васке свысока, на всякий случай. Улыбнулся и он ей в ответ, потом говорит королю: «Вижу я, что любит меня дочь Ваша любовью страстной. Можете теперь и голову мне рубить, ничего я не боюсь!» От речей Васкиных дерзких

Гамарджоба генацвале!

Русско-грузинских культурных связей - давняя история. Еще Константин Бальмонт переводил "Витязя в тигровой шкуре" Шота Руставели. А кто не слышал о дружбе Паоло Яшвили и Тициана Табидзе с Борисом Пастернаком? Кто не знает, что грузинскую поэзию переводили лучшие русские стихотворцы - Николай Заболоцкий, Белла Ахмадулина, Булат Окуджава… Книги грузинских поэтов выходили в Москве, а русских - - в Тбилиси. В трудные для Пастернака дни его привечала Грузия. Почти двадцать лет спустя она также привечала гонимого лидера московских неформальных художников Оскара Рабина. Автандил Варази в Москве, Париже и Нью-Йорке выставлялся вместе с русскими художниками-нонконформистами. Когда в 1967 году гебисты и работники горкома партии закрыли в Москве в клубе «Дружба» экспозицию художников-нонконформистов, грузинский Союз художников орга-

низовал их выставку в своих залах в Тбилиси и даже напечатал каталог.

На нашу полку прибыло

Несколько лет назад по политическим причинам русско-грузинские связи оказались прерванными, и, будучи в Тбилиси, я видел, как тяжело переживали это грузинские поэты и художники, например, Элгуджа Амашукели, Морис Поцхишвили, Шота Нишнианидзе, Тариэл Чантурия, Гиви Гегечкори, Лия Стуруа, Эмзар Квитаишвили… Переживала эту ситуацию и русская творческая интеллигенция. Поэтому предложение Центра современной русской культуры (Париж-Москва--Нью-Йорк--Владивосток-Рига) о создании общества «Творческая интеллигенция России - - друзья Грузии» в прошлом году было встречено положительно. В него вошли поэты и художники не только Москвы и Санкт-Петербурга, но и Нижнего Новгорода, Владивостока, Хабаровска, Риги и наши художники, живущие в Париже и Нью-Йорке. Уже состоялись Дни грузинской культуры в Москве и Владивостоке. «Третья волна»

- издательство Центра современной русской культуры подготовила к выходу сборник «Современная грузинская поэзия». Предлагаем вашему вниманию несколько стихотворений из этой книги.

И восемь умных голов, не скрою, Не помогут, коль одна пустая.

Перевод Александра ГЛЕЗЕРА Эмзар КВИТАШВИЛИ

Рентгеновский кабинет Сверкающий сумрак рентгенкабинета. Экран. Выключатель. Мощей трепыхание. Падение духа. Отсутствие света.

И голос врача: «Задержите дыханье!»

За реберной сеткой, за клеткой грудною Две туши висят неприглядного вида. И харкают кровью, и брызжут слюною… Изрытые временем тени Аида.

А ты одеваешь нарядные вещи, Беспечно выходишь из дома, но в эту Минуту недуга зубчатые клещи Тебя возвращают к рентгенкабинету.

И вновь сквозь дырявые легкие ветер Свистит, словно шухер, и тень твою нервно В расширенных бронхах: то крутит, то вертит, Огнем продувая свищи и каверны.

И плотно к экрану прижавшись плечами, Ты видишь свой контурный мутный рисунок, Поскольку из всех вариантов печали Лишь смерть и болезнь подавляют рассудок.

И движется грудь, расправляясь на вдохе. И взглядом ты ищешь потерянный выход… А врач говорит, что дела твои плохи. Когда наступает мучительный выдох. И вроде бы все в твоей жизни прекрасно, Но чувствуешь ты все острей год от года, Что сердце гоняет по жилам напрасно Свой красный состав неизвестного рода. Пока ты порхаешь, взирая на звезды, Лазутчик - недуг подкрадется беззвучно Из внутренней тьмы, и глазничные гнезда Наполнит проклятием собственноручно. в миг закипит синегубая Лета,

И Царапая берег кривыми когтями,

Мы рождены,

чтоб сказку сделать

Экспансия нового «фолка» - взрослой блатной и «детской» садистской лирики - не вытеснила из литературы виды и сюжеты традиционного народного творчества. 36-летний свободный художник, в прошлом гидперевозчик в одно из тридесятых государств, Вадим Дмитриев, памятуя не то отцов, не то дедов напев «Мы рождены, чтоб сказку сделать…», пытается соединить древний жанр с новыми реалиями - и жизненными, и языковыми. Почитаем?

захолонуло у принцессы сердце: "Каков нахал! Это я-то, любовью страстной?! Да пусть ему голову отрубят!» И закричала через весь

Вы, папенька, посмеете хотя бы волос на голове бедного юноши тронуть, я Вам… из окошка брошусь! Причесывать не стану!… И яду-порошка выпью! Будьте покойны». Воодушевился юноша от этаких слов и смело пошел в темницу,

где ему и место уже приготовили, и тяжкие цепи, А король велел звать бояр на собрании. Запер он их всех в Думной зале, да и сам с ними заперся. И стали они совет держать. Час держат, другой, третий… - ослабли, проголодались. Взмолились советники: «Батюшка-король, отпусти ты нас домой подкрепиться…». Показывает им на это государь ключик: «А вот растолкуйте сперва как мне быть, тогда и дверь отомкну». Возроптали бояре: «Да чего тут думать! Бананас ел? Ел! Значит, право имеет».

Построил Андрэ IV мудрецов и отправились к дочке с дружественным визитом. Стал он ее, неразумную, по-отечески наставлять: «Да чего ж тебе, свет мой в окошке, не достает? За какой редькой тебе мужик нужен?… Даром что бананас волшебный съел без сахара… Какая-растакая любовь?!» Возмутилась в душе прынцесса: «Подумаешь, бананас съел. Слышать о нем не желаю. Видеть его не хочу!". Взглядом она на короля взглянула, ножкой на мудрецов топнула, потом как стукнет кулаком по ореховой тумбочке: «Люблю я его, папенька, любовью страстной! Жить без него не могу!!" И упала в обморок.

Опечалился Андрэ, а делать что? Благословил молодых - и за свадебку. Справили … честь по чести, а как праздновать устали, как здоровье поправили… и совсем уже было притомились, так и решили отдохнуть. Построили для Маши и супруга ее белоснежный красавец-корабль, и отправили их в кругосветное свадебное путешествие. Набился ветер в паруса, рванул корабль от пристани, только его и видели… Успел-таки честный юноша Андрэ Кучерявому напоследок повиниться: «Прости, … крикнул, уплывая с молодой женой во неведомые страны, - - прости, что обманул тебя, Ваше Величество! Не ел я твоего бана-насу!…»

х, как осерчал царь-государь король Андрэ IV! Хотел уже снаряжать грозный флот и вдогонку пускаться! Да присел за стол- отобедать на скорую руку, а там и самовар подоспел, и каракатица а-ля-фуршет, и кулебяка с ананасом. Булочек свежих ему нарвали, потом постелили под баобабом: «Отдохни, Ваше Величество, перед дальней дорогой!» Проснулся: «Изволь отужинать, путь не близкий. Утро вечера мудренее, перекуси на дорожку…» Так и повелось. И все бы

славно, да придумали мудрецы обезьяну изловить, ну, мало ли какие у зверя желания. Сыскали, что ж, словили - и за решетку!Только раз забыл человек клетку запереть - вот и приключись непоправимое. Входят утром бояре в залу, а на троне - обезьяна! На башке корона царская, державою орехи колет на подлокотнике. Увидала мудрецов, как заорет на них дурным голосом! У тех от страху ножки-то и подогнулись. Переглянулись советнички, перемигнулись и все как есть сразу поняли. Упали они дружно на колени: «Приказывай, Ваше Величество, Обезьян I!» И толмач нашелся грамотный, всё что надо с обезьяньего переводит в лучшем виде.

Андрэ Кучерявого, учитывая преданность короне, взяли на королевскую службу -- фруктмейстером. Это значит, Обезьяну к столу фрукты поставлять, бананы всякие и ананасы. Принялся Кучерявый по деревьям лазать, исхудал от упражнений, поселился в чаще, завел себе жену негритянку и нарожал через нее сорок сыновей и четыре дочки.

Раз как-то недоглядели, удрал Обезьян на волю. Так пока за ним янычары с сетью гонялись, к Андрэ мудрецы пришли, с поклоном, мол, не возьмешься, дело-то привычное? Отказался. Да и жена-негритянка была против: «Анд-

рэша, говорит, - - нам это надо?»

Что добавить? Пришла для Андрэ бутылка заказная из Бразилии от Марыи с Ваской. Все, пишут, хорошо. Погода замечательная, всем - привет!

А

бананас, если не врут, и не бананас никакой оказался, а самый обыкновенный грейт-хрумпт!

Я Я

Как в душных потемках рентгенкабинета Прокуренный ад, огражденный костями. Перевод Германа ГЕЦЕВИЧА Тариэл ЧАНТУРИЯ Портрет отца

Портрет отца, который увеличен, так хочет увеличиться еще, из траурной квадратной рамки выйти, поправить мне подушки, если болен, разжечь огонь, поставить чайник, достать из тонэ хлеб, что пахнет дымом, и только после - разбудить меня… И перед увеличенным портретом мне хочется уменьшиться и скрыть семейное, постигшее нас горе, стереть следы и бедности, и бед, обид, печалей и тяжелых мыслей и только после - разбудить отца…

Перевод Евг. ЕВТУШЕНКО

Гоги СУЛАКАУРИ Блудный сын У меня тысяча дорог… Десять тысяч блудных сыновей Тянутся тысячами дорог К родным очагам. А я ухожу… И пускай в отчем доме Шумит мое детство, Как заключенный в ракушке океан. У меня тысяча дорог. И я теряюсь, Не зная, какую выбрать. Блудный сын! Если уж ты решил отправиться в путь, Уходя, не оглядывайся назад. Пусть лучше твоей младшей сестре Запомнится твой затылок, Чем твои глаза.

Перевод Илья ДАДАШИДЗЕ

Джансуг ЧАРКВИАНИ Луна осенью Ты все время бываешь разной: Полночь выкует серп для сердца, Избегающего соблазна,И ему никуда не деться. Ты прикрыла лицо покрывалом; Заплутав в цитадели Бога, Как охотник идешь запоздалый Вдоль Куры и вздыхаешь глубоко. Для влюбленных и хладнокровных Ты свои расставляешь сети; Сердце полно предчувствий, словно Я старею с тобою вместе.

Но, когда, обновленная, рядом Проплываешь (господи, ты ли?!), Я тебя пожирая взглядом, Ибо вижу тебя впервые.

Между жизнью и смертью - между Двух огней - ты мерцаешь, словно Ты мое последнее слово И единственная надежда.

Ты всегда сохраняла верность Мне, но нас разделяет вечность: однажды во мрак повернусь, однажды с тобой не встречусь.

рафика Перевод Елизаветы КУЛИЕВОЙ Алексея ИОРША