№ 52 , 5 марта

ВЕЧЕРНЯЯ москВы

Фото Владимира ГЕРДО. «В

O. «BM

Цветы зла

торговля дикими цветами -- вечное проклятие весны в больших городах, незаметная сразу, но чудовищная по последствиям дань, собираемая с нашей многострадальной природы. Об этом писалось много и не раз, издавались (да и сейчас издаются) запрещающие постановления, студенческие дружины охраны природы пытались -- и в некоторые годы почти успешно пресечь такую торговлю в Москве.

-

Будьте союзниками!

Георгий ВИНОГРАДОВ, кандидат биологических наук, Татьяна ВИНОГРАДОВА,

сотрудник Главного ботанического сада РАН

Но город снова захлестывает волна первоцветов. Именно из-за неумеренного весеннего сбора эти цветы оказались на грани вымирания. Не из-за сведения лесов, не из-за гигантов индустрии - из-за букетиков, которые вянут на второй день! И хотя еще не все виды первоцветов занесены в Красные книги, все они уверенно вымирают, тем более, что разницы между ними для торговцев не существует. Вспомните об этом, когда собираетесь купить такой букет (и тем самым профинансировать дальнейшие уничтожение этих цветов). Подумайте и о том, что в наше время, когда проблемы сохранения видов волнуют уже не только зануд-экологов и наиболее сообразительных политиков, но и просто нормальных людей, уничтожать ради минутного удовольствия уникальные цветы -- по меньшей мере дико.

Есть у этой проблемы и еще одна сторона. Люди, отправляющиеся в

начале марта на поиски подарков для прекрасных дам, должны знать, что торговля дикими цветами -- нарушение не только неписанной морали, но и писаных законов. Во-первых, в Москве, например, местными постановлениями вообще запрещена торговля любыми дикорастущими цветами. Во-вторых, Закон о Красной книге на 8 марта никто не отменял. В-третьих, торговля всеми видами галянтусов и цикламенов запрещена международной конвенцией СИТЕС. Кстати, в начале 1995 г. на правительственном уровне был утвержден план действий по со-

блюдению СИТЕС, по которому, в частности, таможне предписано контролировать перевозку подпадающих под конвенцию растений и животных на границе. Жаль только, что торговцев вымирающими цветами в Москве после этого меньше не стало. Что же касается российских подснежников, то стоит напомнить, что в 1994 году Минприроды утвердило таксы, согласно которым уничтожение 1 (одного) цветка, занесенного в российскую Красную книгу и произраставшего на территории Российской Федерации, может обойтись сборщику в 0,2 минимальной зарплаты.

И все же, несмотря на все постановления властей, одними запретами торговлю дикими цветами не остановить. Она будет, пока есть массовый спрос. Не покупайте лесные цветы. Откажитесь от такого подарка -- он не делает чести ни дарящему, ни принимающему. И это будет ваш ма-

ленький, но реальный вклад в дело спасения нашей многострадальной природы.

Не слабо?

Целина на… крышах

расивой Москва строится - растет и ввысь к небу, и под землю вниз, а больше вширь, сметая на своем пути зеленую зону лесов Подмосковья. Правда, оставляя малые островки парков, скверов, газонов и отдельных деревьев. Но этого мало. Нашим спасением могут стать крыши сотен тысяч московских домов как уже построенных, так и вновь строящихся. С началом строительства домов с мягкой кровлей на плоских крышах строители и эксплуатационники лишний раз боялись пройти по такой кровле. Тогда и думать было нельзя об использовании крыш как площадей под зеленые насаждения. Но сейчас появились достаточно

крепкие для мягкой кровли материалы (изол, стеклоизол и т. д.) из области фантастики. Во многих странах Европы давно и успешно на крышах обустраивают зимние сады, оранжереи, теплицы и т. п.

Первые попытки использования крыш домов есть и в Москве. Что это даст? Улучшение экологии города. Зеленые крыши домов (зимние сады,

оранжереи, теплицы и т. д.) очистят или уменьшат попадание вредных выбросов в атмосферу. К лучшему изменится архитектура города. Сельскохозяйственные академии, научно-исследовательские институты и т. п., используя уже имеющиеся у них наработки, смогут с большим успехом внедрять и выводить новые сорта сельскохозяйственных культур, плодовых и декоративных растений, таких, к примеру,

как карликовые деревья.

Квартиры верхних этажей домов, которые в настоящее время не пользуются спросом у покупателей, если их выполнять в двух уровнях, с выходом в верхний зимний сад или теплицу -- сразу станут особо престижными.

А как поливать, обогревать? И это продумано. Для подвода тепла,

электроэнергии и воды не требуются дополнительные наружные коммуникации. Частично будет использоваться тепло, исходящее от отапливаемого здания. Водослив при устройстве соответствующих очистительных приспособлений тоже обеспечен. Полив растений возможно осуществлять по «замкнутомукругу» с малым расходом воды. В. Г. ПОЛИКАРПОВ, инженер-строитель

От редакции. Прочтя это письмо, вы скажете: ну и фантазия. Не спешите. Прочтите ответ, и, может быть, у вас появится охота побывать на крыше собственного дома, прикинуть, что сажать, как с соседом метры делить, как бизнес на такой высоте создавать. Из комитета по архитектуре и градостроительству «ВМ» уже получила отклик. «Предложение по вопросу озеленения крыш существующих и строя-

щихся зданий и сооружений в г. Москве по поручению первого заместителя премьера правительства Москвы В. И. Ресина рассмотрено в Москомархитектуре. Вопросы, поставленные в письме, актуальны, и правительством Москвы ведется работа по реализации указанной проблемы. В строительной практике озеленение плоских крыш может найти широкое распространение как средство решения экологических и эстетических проблем проведения энергосберегающей политики и увеличения межремонтного срока кровли. В 1997 году в порядке эксперимента на лабораторном корпусе Ботанического сада МГУ на Воробьевых горах проводятся работы по озеленению плоской кровли. В случае удачного эксперимента эта технология будет внедряться в московское строительство, в первую очередь на плоских крышах общественных и административных зданий, а также вновь возводимой жилой застройки. Начальник управления

перспективного проектирования и нормативов А. П. Зобнин. Вот так! И на крышах будут яблони цвести. А что вы думаете, уважаемые читатели?

ского и поэтому протестую Такой безыдейности наша литература не терпела и терпеть не может!». Эти вопли заводили Хрущева. Тот делал вид, что дремлет.

ем Хрущев отличался от Сталина? Не политически, а эстетически. Сталин был сакральным шоумейкером

эры печати и радио. Он не являлся публике. Хрущев же был шоуменом эпохи ТВ, визуальной эры. Один башмак в ООН чего стоит! Не ведая сам, он был учеником сюрреалистов, иххэппенингов.

Хрущев восхищает меня как стилист. И когда глава Державы сделал вид, что вдруг проснулся и странным высоким толстяков ским голосом меня потребовал на трибуну, я бодро взял микрофон. Повторяю, он был нашей надеждой тогда, и я шел рассказать ему, как на духу, о положении в литературе, считая, что он все поймет.

Но едва я, волнуясь, начал выступление, как меня сзади из президиума кто-то стал перебивать. Я не обернулся и продолжал говорить. За спиной раздался микрофонный рев: «Господин Вознесенский!». Я попросил не прерывать и пытался продолжать говорить. «Господин Вознесенский, - взревело, - вон из нашей страны, вон!». Вот как описывал со стороны нашу беседу М. Ромм:

«Два выступления были ключевые… Одно - донос в очень благородной форме о том, что Вознесенский давал интервью в Польше… и в этом интервью был задан вопрос, как он относится к старшему поколению и т. д., как с поколениями в литературе. И он-же ответил, что не делит литературу по горизонтали, на поколения, а делит ее по вертикали, для него Пушкин, Лермонтов и Маяковский - современники и относятся к молодому поколению. Но к Пушкину, Лермонтову и Маяковскому, к этим именам он присовокупил имена Пастернака и Ахмадули-

ной. И из-за этого разгорелся грандиозный скандал…

…Во время очередной какой-то перепалки, пока Вознесенский что-то пытался ответить, Хрущев вдруг прервал его и, обращаясь в зал, в самый задний ряд, закри-

чал: - А вы что скалить зубы? Вы, очкарик, вон там, в последнем ряду, в красной рубашке!… Вознесенский читает, но не до чтения ему: позади сидит Хрущев, кулаками по столу движет… Прочитал он поэму, Хрущев махнул рукой:

- Ничего не годится, не годится никуда. Не умеете вы и не знаете ничего!… Вы это себе на носу заруби-

те: вы - ничто. Вознесенский молчит. Что уж он там пробормотал, не знаю, не помню. Тут от этого крика хрущевского на Воз-

На пенсии. « Меня

несенского всю эту толпу интеллигентов охватило какоето странное, жестокое возбуждение. Это явление Толстой здорово описал в «Войне и мире», когда Ростопчин призывал убить купеческого сына и как толпа вся, друг друга заражая жестокостью, сначала не решалась, а потом стала убивать».

ействительно, поводом для скандала была процитированная В. Василевской моя фраза: "Гениального Пастернака я считаю современником Лермонтова».

Услышав поток брани за спиной - «Господин Вознесенский, вон из страны!», - я не понял, кто это заорал. Не Хрущев же! Повторяю, я как и все мои друзья, тогда еще идеализировал Хрущева. Когда же зал, главным образом номенклатурный, с вкраплениями интеллигенции, зааплодировал этому реву, заскандировал: «Позор! Вон из страны!» (по отношению ко мне, конечно), я счел зал своим главным врагом и надеялся побороть его по стадионной привычке. Не тут-то было! Я продолжал бубнить по тексту. И вдруг, оглянувшись, увидел невменяемого, вопящего Премьера. В голове пронеслось: «Да опомнитесь же! Неужели этот припадочный правит страной?! Он же ничего не сечет». Я обернулся к залу, ища понимания. В лицо орали перекошенные. Осталась последняя надежда - вдруг стихи смогут образумить это ревущее стадо. Но Кремль - не Лужники. Ишь, принц нашелся…

Вот опять "взгляд со стороны", запись по стенограмме из архива ЦК КПСС, конечно, приглаженная, отредак-

тированная от ненормативной лексики: «Н. С. Хрущев: Почему вы афишируете, что вы не член партии?! «Я не член партии» - вызов дает! Сотрем всех на пути, кто стоит против Коммунистической партии, сотрем! Вы скажете, что я зажимаю. Я - Секретарь, Председатель. Прежде всего я - гражданин Советского Союза, я боец и буду бороться против всякой нечисти. Мы создали свободные условия не для пропаганды антисоветчи-

Из книги «На виртуальном ветру», готовящейся к печати в издательстве «Вагриус» (серия «Мой ХХ век»). Публикуется в авторской

редакции. Фотографии любезно предоставлены А. А. Вознесенским.

|

|

дезинформир

а л и "

X.: Вы думаете. Вам вскружил голову талант, ну как же, родился принц, все леса шумят. Вы считаете, как только родились, то сразу руку подняли, хотите указать путь человечеству. Не хотите с нами в ногу идти, получайте паспорт и уходите. В тюрьму мы вас сажать не будем, но если вам нравится Запад - граница открыта. Вы по своим стреляете…»

а что?! Или он рехнулся? Может, пьян?» - пронеслось в голове. (Такое с ним случилось однажды, когда он, сняв туфлю, стучал ею в ООН.) Только привычка ко всякому во время выступлений, видно, удержала меня в рассудке. Из зала, теперь уже из-за моей спины, нарастал мощный скандеж: «Долой! Позор!». Из первого ряда подскочило брезгливо-красивое лицо: «В Кремль! Без белой рубашки, без галстука?! Битник!». Позже я узнал, что это был Шелепин, тогда председатель КГБ. Мало кто из присутствующих знал слово «битник», но сразу подхватили: «Битник! Позор!».

В ополоумевшей от крика массе зала мелькнуло обескураженное лицо О. Ефремова, взметенные бровки Ю. Завадского. Помню бледные скулы А. Тарковского и Э. Неизвестного. Они были подавлены.

Мотнувшись взглядом по президиуму, я столкнулся с пустым ледяным взором Козлова. И он, и все остальные члены президиума глядели как бы сквозь меня. Как остановить этот кошмар? Все-таки я прорвался через всеоб-

щий ор и сказал, что прочитаю стихи.

Тут я задел рукавом стакан, он покатился по трибуне. Я его поднял и держал в руках. Запомнились грани с узором крестиками кремлевского хрустального стаканчика. Запомнилось, как Козлов внимательно и настороженно взглянул на мою руку со стаканом.

«Никаких стихов! Знаем! Долой!» - упоенно вопили вокруг.

И тут в перекошенном лице Главы я увидел некую пробивающуюся мысль, догадку, будто его задело что-то, пробудило сознание, что-то стало раздражать - или это мне померещилось? - будто бы он увидел в ревущей торжествующей толпе свою будущую гибель, почуял

БЫЛОЕИДРАМЫ

В Кремль без галстука не ходят

ерный ящик моей памяти захрипел, разразился непотребной бранью, заплевался. Из него выскочил злобный целлулоидный болванчик. За-

махал кулачками. Ах, если бы все это осталось виртуальной реальностью…

Но Кремлевский голубой Свердловский купольный зал зашуршал, заполняясь парадными костюмами и скрипящими нейлоновыми сорочками, входившими тогда в обиход. Это в основном были чины с настороженными вкраплениями творческой интеллигенции. Было человек шестьсот. Шло 7 марта. Трибуна для выступающих стояла спиной к столу пре-

зидиума, почти впритык и чуть ниже этого стола, за которым возвышались Хрущев, Брежнев, Суслов, Косыгин, Подгорный, Козлов (тогдашний фаворит, каратель Новочеркасска), Полянский, Ильичев… Их десятиметровые портреты украшали улицы по праздникам. Их несли над колоннами.

Я впервые был в Кремле. Как родители радовались -

меня в Кремль позвали! На двух предыдущих встречах с Хрущевым я не присутствовал - мы с В. Некрасовым и К. Паустовским были по приглашению во Франции, я там еще остался для выступлений. Все было впервые тогда: стотысячные заявки читателей на поэтические сборники, рождение журнала «Юность», съемки необычного вешнего хуциевского фильма, первый вечер русского поэта в парижском театре и накануне первый в истории вечер поэзии в Лужниках - все было впервые после сталинских казарм. Мы связывали это с Хрущевым. Ростки гласности бесили аппарат. Уже по официозной прессе тех дней было понятно, кого будут прорабатывать на кремлевской встрече, - появилась статья в «Известиях» «Турист с тросточкой», с которой началась травля В. Некрасова, вытолкнувшая его затем в эмиграцию, подвал Ермилова против Эренбурга.

В той же газете появилось открытое письмо главного редактора, обличающее мои стихи в «Юности». Думаю, что игрок Аджубей просто не мог поступить иначе.

К постоянной ругани в прессе мы привыкли. Я считал, что Хрущева обманывают и что ему можно все объяснить. Он был нашей надеждой. В первый вечер заседания Хрущев был хмур, раздраженно перебивал седого режиссера М. И. Ромма, однако обаяние Чухрая смягчило его, и он не стал разгонять Союз кинематографистов, как это уже было предрешено. В первый день нападали на Эренбурга, и все чаще, как по сценарию, стали упоминаться имена мое и Аксенова. Ванда Василевская заявила, что в Польше не могут построить социализм из-за того, что мы с Васей им мешаем.

Запомнился писатель, стоявший на трибуне вполоборота, обращавшийся больше к сидящему сзади Хрущеву, отводя спину вбок, как собака вежливо отводит зад и оглядывается, когда бежит впереди хозяина. Особенно усердствовал против меня А. Малышко, под гогот предложивший мне самому свои треугольные груши. околачивать, согласно соленой присказке. А. Прокофьев обличал мою непартийность: «Я не могу понять Вознесен-

Интеллигенция Искания Измены Исход

Они предложили мне вопрос. - А вы подумайте. Мы сами можем хлопать, а где не надо - не хлопаем: C a M O M V Третьей жертвой Голубого зала был Василий Аксенов. У него было время сгруппироваться. Вождь хрипел: «Вы что за отца нам мстить?". Танк пер на соловья асфальта, писателя, определившего время, еще безусого, с наивоколачивать ными пухлыми губами. Но не сломавшегося…

свои треугольные

Андрей

Вознесенский:

О «встречах» Хрущева с интеллигенцией в 60-е годы писалось не раз. Тем не менее «взгляд изнутри» одного из участников и жертв погромных собраний - Андрея Вознесенского - показался нам сколь любопытным, столь и познавательным. При том, что и «информационный повод» налицо: 35 лет назад, 7 марта, в Кремле Хрущев показал интеллигенции «кузькину мать».

Х р у щ е в б ы л ш о у м е

ны. Мы никогда не дадим врагам воли, никогда! Ишь ты какой - «я не член партии!». Он нам хочет какую-то партию беспартийных создать. Нет, вы член партии, только не той партии. Товарищи, идет борьба, борьба историческая, здесь либерализму нет места, господин Вознесенский!… То, что Ванда Львовна сказала, - это вы сказали. Это клевета на партию! Для таких будут жестокие морозы… Мы не те, которые были в клубе Петефи, а мы те, которые помогли венграм разгромить эту банду… Ваши дела говорят об антипартийщине, антисоветчине. Вы говорите ложь!.

В.: Нет, не ложь! Х.: Молоко еще не обсохло. Ишь какой. Он поучать будет. Обожди еще! Мы предложили Пастернаку, чтобы он уехал. Хотите, завтра получите паспорт, уезжайте к чертовой бабушке, поезжайте туда, к своим.

В.: Я русский поэт. Зачем мне уезжать?

Х.: Ишь ты, какие! Думаете, что Сталин умер… Мы хотим знать, кто с нами, кто против нас. Никакой оттепели: или лето, или мороз… Партия не дает вам право на молодежь и всегда будет бороться, чтобы она, партия, представляла старое и молодое поколение. И больше никто. Только одно сейчас - ваша скромность, скромность, если вы не перестанете думать, что родились гением.

В.: Я так не думаю.

Были и небыли

«Глядишь, не останови я этот стаканчик процесс развития культуры п о ш е л

Взмокший вождь с досадой нацепил свою маску и процедил: «Работайте». Я понял, что пока я спасен, а зал пока не выиграл. Потом меня прорабатывали другие залы.

Знал ли обо мне Хрущев раньше? Он не был знатоком поэзии. Но впоследствии была опубликована докладная записка в Политбюро за подписью Шелепина. В ней только перечислялись фамилии окружения Пастернака. И там среди знаменитых имен упомянута моя фамилия. Я думаю, что другие имена не интересовали Хрущева. Но фамилия «Вознесенский» могла запомниться по аналогии с председателем Госплана Вознесенский, любимцем Сталина, коллегой и кудрявым соперником Хрущева

и Берии. Так или иначе, впервые в истории в лицо русскому по-

эту была публично брошена угроза быть выгнанным из страны. Думаю, на моей судьбе случайно поставлена точка в традиционных отношениях «Поэт и Царь». Дальше судьбы поэзии и власти пошли параллельно, не пересекаясь. И слава Богу! Как будто кого-то сейчас интересует, что думает власть о поэзии.

т получасового ора Премьер взмок, рубашка прилипла темными пятнами. Но он и не думал передыхать.

-Ну теперь, агент, пожалуй сюда! Ты, очкарик!! Нет, не ты, а ты, вот ты, в красной рубахе, ты - агент империализма, - короткий пухлый палец тыкал в угол зала, где сидел молодой художник Илларион Голицын, график, ученик Фаворского. Он-то, оказалось, и

хлопал мне. Худющий Илюша, меланхоличный, задумчивый, чест-

ный, весь не от мира сего замаячил на трибуне.

Хрущев: - Почему хлопал? Голицын: - Я хлопал Вознесенскому, потому что люблю его стихи, и я не агент…

- Да?! А еще что ты любишь? - Я люблю стихи Маяковского. - Чем докажешь? - Могу наизусть прочитать. - А зачем на трибуну вышел? - Вы позвали. - Ну говори, если вышел. - Я не собирался выступать, я не знаю, что говорить. -А сам кто ты есть? - Я - Голицын. - Голицын? Князь? (Смех в зале.) - Я - художник. - Ах, художник!! Абстрактист! - Нет, я реалист. - Чем докажешь, чем докажешь? - Я могу свои работы принести, показать…

Четверг, 5 марта 1998 года

- Следуметский человек. Не знаю, почему возник этот

Тут вождь утомился. Объявил перерыв.

оренбург впоследствии спросил меня: "Как это вы вынесли? У любого в вашей ситуации мог бы Э быть шок, инфаркт. Нервы непредсказуемы. Можно было бы запросить пощады, и это было бы простительно».

Помню, как в тумане, прослушал его доклад, где он уже хвалил Сталина и приводил нам в пример какие-то беспомощные вирши, помню, как прошел я через оживленную, вкусно покушавшую толпу. Около меня сразу образовалось пустое место, недавние приятели отводили глаза, испарялись. Подошел Эрнст Неизвестный, успокаивал: "Я прошел через это, ты знаешь, Никита - картофельный царь, он хочет, чтобы люди нормально ели и срали…», «Да пошел он… Он же царь ядерный - весь мир спалит», - тут я осекся, мы считали, что все кремлевские коридоры прослушиваются.

Помню, как вышел на темную мартовскую площадь Кремля. Бил промозглый ветер. Играли скользкие блики фонарей на мокрых булыжниках, уложенных плотно, один к одному, подобно злорадным ухмылкам на лицах зала. Куда идти?

Кто-то положил мне лапищу на плечо. Оглянувшись, я узнал Солоухина. Мы не были с ним близки, да и потом редко встречались, но он подошел: «Пойдем ко мне. Чайку попьем. Зальем беду». Он почти силой увлек меня, не оставляя одного, всю ночь занимал своим собранием икон, пытаясь заговорить нервы. Дома у него были только маслины. Наливая стопки, приговаривал: «Ведь это вся мощь страны стояла за ним - все ракеты, космос, армия. Все это на тебя обрушилось. А ты, былиночка, выстоял. Ну, ничего…».

Я год скитался по стране. Где только не скрывался. До

меня доносились гулы собраний, на которых меня прорабатывали, требования покаяться, разносные статьи. Один из поэтов, клеймивший с трибуны собрания в Союзе писателей, требовал для меня и Евтушенко… высшей меры, как для изменников Родины.

На латвийском вокзале я натолкнулся на плакат, выпущенный «Агитплакатом», где разгневанные мухинские «Рабочий и Колхозница» выметали железной метлой из нашей страны всякую нечисть и книжку с названием «Треугольная груша». Под плакатом стояла подпись: «Художник Фомичев, текст Жарова». В. Войнович рассказывал, что такой плакат, увеличенный до гигантских размеров, стоит при въезде в Ялту. Но простые люди и на Владимирщине, и в Прибалтике, да и в Москве не одобряли власть,

конечно; очень по-доброму тогда ко мне относились.

о стране искали и клеймили «своих Вознесенских». Худо пришлось тогда И. Драчу и О. Суклейменов.

Сознание отупело. Пришла депрессия. Впрочем, был молод тогда - оклемался. Остались стихи. Тогда написались «Сквозь строй», «М. Монро». Боясь прослушки, я не звонил домой, наивно полагая, что власти не знают, где я. По Москве прошел слух, что я покончил с собой. Матери моей, полгода не знавшей, где я и что со мной, позвонил Генри Шапиро, журналист «ЮП»: «Правда, что ваш сын покончил с собой?». Мама с

т в, в и з у а льн о й эры

трубкой в руках сползла на пол без чувств. Анатолий Приставкин вспоминает, как я загнанно сторонился всех, опасаясь читать стихи: "Наш дорогой Никита Сергеевич устроил грозный разнос, в том числе и любимому нами Андрею Вознесенскому:

- Ну какой… Вознесенский Андрей… Он же приходил вам, я сам видел! А он что, разве не у вас остановился?

- Нет. - Агде?

к

- Не знаю, - сказал я. Я и, правда, не знал. Но я не придал тогда значения этому разговору. Лишь по возвращении в Москву вдруг выяснилось, что в «Литературке» (я тогда числился в ней) лежал подробный отчет о всех наших разговорах, застольных и прочих, было там и о появлении крамольного поэта из столицы. И о том, какие стихи якобы он читал.

Спасибо моему личному начальнику дяде Жоре (писатель Георгий Радов), он под большим секретом мне это все передал и приказал немедленно скрыться в командировку, что я и сделал.

Но это все потом. Если же по правде, Андрей в тот вечер не читал никаких стихов, как мы его ни упрашивали, а был молчалив и даже как бы насторожен.

Андрей потом часто и по разному поводу возвращался к этой встрече в Дубултах… И однажды он сказал даже так: «Я вам благодарен за тот вечер… Я вырвался тогда из Москвы и после криков Хрущева полагал, что меня вот-вот арестуют… Нет, я, конечно, не прятался, это смешно, но не хотел быть на виду… И оказался как бы совсем в одиночестве… А тут вдруг встреча с вами и такой неожиданный теплый вечер…»

Через год, будучи на пенсии, Н. С. Хрущев передал мне, что сожалеет о случившемся и о травле, что потом

бы

и

последовала, что его дезинформировали. Я ответил, что не держу на него зла. Ведь главное, что после 56-го года были освобождены люди.

Странно, что, несмотря на пережитое, я не испытывал обиды на него. Не испытываю и сейчас. Я долго не мог уразуметь, как в одном человеке сочетались и добрые надежды 60-х годов, мощный замах преобразований, и тормоза старого мышления, и купецкое самодурство. Да, правда, я отказался подписать поздравление к его 70-летию, когда он, Глава Державы, был в могучей силе, и редакции «Юности» пришлось разбросать подписи в виде автографов не в алфавитном порядке, чтобы не было видно, что не все подписали. Но это относилось к моему пониманию достоинства. Я никогда не забывал того, что Н. С. Хрущев сделал для страны - освободил людей. Да, мемуаристы правы: пройдя школу лицедейства, владения собой, когда, затаив ненависть к тирану, он вынужден был плясать перед ним «гопачок» при гостях, он,

видимо, мстя за свои унижения, унижал интеллигенцию.

повлияла ли встреча с царем на мою психику? Наверное. Душа была отбита стрессом. Из стихов пропали беспечность и легкость. На зло им, вопящим: «В Кремль? Без галстука?! Битник!…» - я перестал с тех пор носить галстуки вообще, перешел на шейные платки, завязанные в форме кукиша. Это была наивная форма протеста.

Необъяснимая вещь психология - даже теперь, зная, что вся истерика Хрущева была отрепетирована, чтобы напугать интеллигенцию, испробовать впервые угрозу высылки из страны, в душе моей остался светлый , даже святочный образ Никиты Сергеевича, он остался для меня царем-освободителем. Я не держу на него зла за себя.

Как в анекдоте о вожде: «А мог бы и брит-

вой полоснуть!…». Так душа моя приобретала экзистенциальный опыт, общий со страной и в чем-то индиви-

дуальный, что, согласно Бердяеву, и способствует созданию личности.

Многое позабылось, но подушечки пальцев помнят ледяной кремлевский стаканчик, покатившийся по трибуне, помнят четкие хрустальные крестики граней на нем. Глядишь, не останови я этот стаканчик, упади он, разбейся на весь зал - глядишь, и очнулся бы Премьер от припадка, обстановка бы разрядилась, прибежали бы прислужники осколки заметать, кампания сорвалась бы, не было бы ни проработочных собраний, ни всесоюзного ора, процесс развития культуры пошел бы по-иному… Но стаканчик уцелел. Случай? «Чем случайней - тем вернее».

стихийную силу взбесившейся неподконтрольной номенклатуры. Через год она свернет ему шею. Набычась, он обиженно протянул: «Нет, пусть прочитает». Когда я дошел до строк:

Какая пепельная стужа сковала б Родину мою? Моя замученная Муза, что пела б в лагерном краю? -

я понял, что я погиб. Но, читая, я, как обычно, отбивал ритм поднятой рукой:

…когда по траурным трибунам самодержавно и чугунно, стуча, взбирались сапоги! В них струйкой липкой и опасной стекали красные лампасы…

х и

Код то потопило меня окончательно. В те дни, теряя | контроль над процессом, Глава давал в политике задний ход, похваливая Сталина. Гробовая тишина. Лишь в углу раздались хлопки и захлебну-

лись. Паники не было, была одна безнадега. «Агент, агент!…» - закричал в зал Премьер. « Ну, вот агентов зовет, сейчас меня заберут», - подумалось. Зал злорадно затих.

А он продолжал вопить, но уже тоном ниже, видимо, выпустив пар: «Вы что руку подымаете? Вы что руку подымаете? Вы что, нам путь рукой указываете? Вы думаете, вы вождь?».

И тут, бранясь, он, видимо, назло залу или машинально назвал вдруг меня «товарищ Вознесенский». А может быть, за несколько минут чтения он вынужден был помолчать и тут понял, что перебрал?