Когда человек просто заявляет (в своем т.с. экзистенциальном порыве): имею «право» на что-то, то (наверное, вместе с тем) это его «право» необходимо должно быть (ему) представлено еще и чем-то более онтологическим и основательным.
Разумеется, подобная точка зрения нами почти не рефлексируется, а потому и не осознается.
И оттого принимаем за должное что имеем право – на справедливость, свободу и многое другое, и естественно – на жизнь и связанное с ней, а с ней и (на те) <жизненные> пространства, которые <и> должны занимать и тем самым удовлетворять все возникающие потребности. При этом (не всегда) задаемся вопросом: насколько обоснованы наше притязание на это «право».
Стало быть, под этим обычно понимаем, как нечто само собой разумеющееся, что дано нам от рождения и что есть неотъемлемое (в нас и от нас). Словом, мы имеет право на «право». И тогда нам не просто себе представить, как и чем эти права могут быть ограничены. Разве не тем ли что будет не по-нашему…
Не исключено, что подобные размышления могут подвести нас к вопросу: а к чему человеческому это понятие более всего относится, ко всему человеку или к чему-то в нем?
Особенно не задумываясь, можно отвечать: конечно же, к тому самому главному и существенному, чем (и) представлен человек.
И что же тогда оно есть поточнее и поконкретнее? На что могут поступать предложения типа: это должно выражаться существованием того, что есть человеческая личность, индивидуум. Но эти понятия, о чем следует напомнить, представляют то человеческое существование, чем в сущности выражается его неповторимость или, скажем иначе, имеет отношение к понятию идентичности.
Обратимся к философам, что они говорят об этом. Римской философ Боэций соглашается с Платоном, который говорил, «когда дело дойдет до индивидов, советовал остановиться, чтобы не пытаться охватить (...) бесконечного — ведь этого не допускает природа». А раз «индивидам нет числа, а значит [о них] нет науки…» и того что означало бы быть в необходимом и объективном смысле слова. Ибо лишь только то, что существует и характеризуется как общее и т.п., имеет право на то чтобы быть, а потому (и) изучаться, т.е. быть предметом науки. Случайное же лишено всего этого. В таком разе можно говорить, что в нем (выражаясь словами античного философа) <также и> не «присутствует нечто высшее» (Плотин).
Но, конечно же, с подобными мыслями человек (вся его глубинная суть) не может согласиться. Ведь он есть нечто большее, он достоин большего. Он, наконец, имеет право на все то, ибо принадлежит миру и бытию, и притом самым главнейшим образом. Подобные отдельные импульсы прорываются из глубины души в его сознание и склоняют согласиться со всем тем, чтобы принять эту точку зрения. Не оттого ли происходит такая уверенность поэта (Байрона), когда он говорит: «У райских врат на вход дает нам право!» Но все же что нам дает <это> право, на чем оно основывается или от чего должно исходить?
И тогда, скорее всего, право и должно относиться к тому, что представляет в человеке его существенное, сущностное и бытие. Ибо всем тем в сущности и представляется человек. И на вопрос, к чему оно все же должно относиться, то понятно, что при этом наши умственные взоры будут обращены на душу человеческую. Она ведь представлена природой нетелесного, т.е. той, что (по мысли многих философов) не подвержена разрушению, следовательно, и уничтожению. Это одна из установившихся философских точек зрения на душу. Что у античного философа Прокла сформулировано таким образом: «Всякая душа непреходяща и неуничтожима».
Да еще в дополнение к тому философы извещают нас о том, что душа являет сущность, совершенную по природе и причастна некоторой своей частью божественному, а поточнее содержит в себе нечто божественное, «в нас и присутствует нечто высшее…», и «когда мы говорим, что душа принадлежит к умопостигаемой природе и имеет божественную участь, мы, возможно, говорим что-то ясное о ее сущности» (Плотин, античный философ). А древнегреческому философу Платону принадлежит такая мысль: «Мы сперва вникнем в божественную и человеческую природу души». В том едины и философы, и теологи. Согласно им и человек, и мир происходят от неземного (по природе) начала. Согласно Писанию: «И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему [и] по подобию Нашему» (Быт. 1, 26).
Следственно, все они так или иначе должны подойти к пониманию того, что душа своим существованием основывается на неземном (начале), и происходит от него. А вследствие <природы> этого (и) имеет непосредственное отношение к [перво]бытию. И потому в некотором отношении и равна Ему. Отчего Платон и говорит, что «…души, драгоценнее которой нет и не будет ничего ни для людей, ни для богов». А еще он находит в ней некое безусловное достоинство («мы признаем, что у души есть какое-то присуще ей достоинство?...»). К чему могут быть (еще) к месту слова Плотина: нам следует «напомнить им о происхождении и высоком достоинстве души».
И поэтому эти «драгоценность», «достоинство» имеют, выражаясь философски, свое обоснование в соответствии с идеей и осуществлением монистического (того же Высшего, божественного…) принципа во всем.
Стало быть, человеку с подобной природой (души) безусловно <и> предполагается (да и подобает) иметь «право», да и сущность «права» на многое и многое достойное его (сущности). И впору представить мысль немецкого философа Канта: «Право человека должно считаться священным», как и свобода, и...